«Большие пространства» против хаоса в международных отношениях?

Французские экспедиции последнего времени в Африке, явно отдающие неоимперским, а точнее неоколониалистским духом, побудили многих задуматься о том, не являются ли эти действия началом нового цикла мировой политики, в котором на смену уходящей однополярности, возможно, грядет не всеми ожидаемая многополярность, а нечто иное - новое или, возможно, хорошо забытое старое, но в обновленной упаковке? Нечто такое, что позволит, например, Соединённым Штатам, «уходя, не уйти», а продолжить осуществлять свои глобальные замыслы в более сложной системе межгосударственных отношений? И тогда востребованными окажутся, казалось бы, навсегда канувшие в лету имперские проекты и вассальные отношения прошлых времен. 

Одним из первых эту тенденцию еще в начале первого мандата президента Б. Обамы заметил и определил известный немецкий философ Юрген Хабермас. Он отмечал, например, что вернувшая свое влияние после Буша в Вашингтоне «реалистическая» школа международных отношений отличается от «неоконов» не столько по целям сохранения мировой гегемонии США, сколько по выбору средств осуществления этих целей. Желательному миропорядку этой школы в наибольшей степени отвечает, по мнению Ю.Хабермаса, теория «большого пространства» Карла Шмитта. Последний мыслил «большие пространства» как сферы влияния главенствующих имперских держав и их «сильных идей». «Прирожденная», отличающаяся историческими достижениями центральная держава, согласно Шмитту, «должна утверждать свое первенство перед периферией зависимых наций и групп народов согласно критериям собственной и при этом ни с чем несоизмеримой концепции справедливости». Равновесие между этими современными наследниками старых империй должно было бы устанавливаться «благодаря порядку больших пространств, который переносит принцип невмешательства с мира классического международного права на субъекты международного права нового типа». (1)

Можно сказать, что в течение первого мандата Б. Обамы Америка все еще находилась на перепутье, ведя арьергардные бои по сохранению мирового лидерства, но все более убеждаясь в неэффективности и обременительности этих попыток, особенно в условиях глобального финансового кризиса. С началом второго срока президентства Обама приступает к решительному переформатированию мира. Проблема Вашингтона не только в том, что поддержание однополярности для него становится невозможным, а многополярность нежелательна. Его уже не устраивает и то, что при сохранении действующего порядка со временем на место глобального гегемона придет Китай, который может повести себя так, как это делает сама Америка. Ю.Хабермас прозорливо замечал: «Скорее в собственных интересах Америки попытаться сегодня связать завтрашние мировые державы таким международным порядком, для которого уже не нужна никакая сверхдержава». (2) 

При этом на Западе появляется все больше исследований, доказывающих, что в ответ на деволюцию мирового лидера - США и нарастающего хаоса мировой политики начался процесс стихийного возрождения имперской политики ряда прежних метрополий и зачастую не в том направлении, которое устроило бы Америку. О возврате империй образно сказано в геополитическом итальянском журнале «Лимес»: «Империи никогда не умирают, если только их основания не выкорчеваны с корнем и не засыпаны солью. Их дух живет во многих поколениях как потомков господствующих, так и подчиненных народов. Они готовы вновь возродиться при первом удобном случае, как только геополитическое давление на них ослабнет, а порядки, провозглашенные вечными, окажутся хрупкими и обветшалыми». (3) Не имея возможности противостоять этому «урагану», Белый дом, согласно предлагаемым рецептам, должен возглавить этот процесс и направить его в «нужном направлении». Стихийному складыванию новых империй рекомендуется противопоставить организованное строительство таких, с которыми Америка сможет выступать совместно, а создание потенциально враждебных образований по возможности притормозить. 

Так, бывший заместитель министра обороны и главный финансист Министерства обороны США Дов Закхейм в журнале National Interest указывает на «усиливающийся триумфализм ряда павших в свое время империй». По его словам, «в Восточной Азии Китай все чаще демонстрирует свои политические, экономические и военные мускулы как доминирующая держава, перед которой другие должны подобострастно преклоняться. На Ближнем Востоке и в Центральной Азии Турция использует свою новообретенную экономическую и политическую мощь для распространения влияния на многочисленные страны, некогда входившие в состав Османской империи. А Москва использует власть и влияние, которые дают ей энергетические ресурсы, и проводит в Европе и в примыкающих к России регионах из состава бывшей Российской империи политику царизма в новом варианте. Не следует также забывать о влиянии Индии в Южной Азии. В регионе, где когда-то правили Великие Моголы, ее экономика затмевает собой соседей. Следует помнить и о той имперской мантии, которую унаследовала у Португалии Бразилия, воспользовавшись своей растущей экономической мощью. Имперское наследие этих государств дает им стимул для усиления собственной значимости не только в своих регионах, но и на мировой арене. Во время посещения этих стран и встреч с представителями их элит все больше усиливается ощущение, что они возвращаются к своей традиционной роли ведущих держав». 

А главное, что беспокоит Д. Закхейма, они «все верят в то, что Соединенные Штаты, а тем более - Европа не должны больше монополизировать процесс принятия решений, оттесняя мировое сообщество. Они отвергают порядок, сложившийся после Второй мировой войны, называя его устаревшим, и не согласны автоматически принимать американское лидерство по каким бы то ни было вопросам. Вашингтонские политики и государственные деятели, одержимые в настоящее время другим наследником империи – Ираном, должны понять и признать, что у этих государств есть нечто большее, чем впечатляющий экономический рост, военная экспансия и политическое влияние. Американцы хорошо известны отсутствием у них восприимчивости к истории. Но им понадобится вся восприимчивость, которую они способны аккумулировать, чтобы успешно разобраться с теми государствами, чьи претензии на более значимую роль в мире обусловлены не только нынешними успехами, но и былой славой». (4) Не трудно заметить, что опасения Закхейма сродни тем, которые высказывал еще Сэмюэль Хантингтон в своих пророчествах о грядущем «Столкновении цивилизаций».

Одной из основных дилемм, которая стоит именно сейчас перед имперской политикой Соединенных Штатов, по мнению немецкого ученого Херфрида Мюнклера, высказанного в книге «Империи: логика мирового господства от древнего Рима до Соединенных Штатов», является расхождение между признанием ненужности дальнейшей экспансии и боязнью, что это будет воспринято другими как проявление слабости. «Трудно отказаться от империалистической, цивилизаторской, гуманитарной миссии, распространяющей ценности, на которой основывается идентичность империи, - так, чтобы и население, и соседи не сочли это свидетельством упадка». Еще одной особенностью Америки, по определению Мюнклера, является то, что она по своей природе – «спешащая империя», что является следствием короткого четырехлетнего избирательного цикла. «Вероятно, растущая в последнее время склонность Вашингтона решать проблемы военным путем отчасти связана с давлением времени, порожденным демократическими механизмами. Военные решения обычно выглядят быстрыми и окончательными, и поэтому «спешащая империя» может прибегать к ним чаще, чем было бы разумно или уместно». (5) 

Отчетливые черты имперскости исследователи усматривают и в политике Евросоюза. В статье «Имперское изменение границ в Европе: случай с Европейской политикой соседства» (Саmbridgе Rеviеw оf Intеrnаtiоnаl Аffаirs, июнь 2012) указывалось, например, что Европейскую политику соседства можно трактовать как декларацию имперских намерений ЕС. К имперским стратегиям можно, в частности, отнести то, что в соответствии с заложенными в указанную политику схемами интеграционных отношений соседи ЕС являются скорее подчиненными объектами, а не равными партнерами Евросоюза. В соответствии со стратегией мультикультурной империи, через Европейскую политику соседства Евросоюз создает новые границы и линии разделения между своими соседями по примеру Балкан. По мнению автора, имперская политика трансформации границ, проводимая Евросоюзом, использует менее заметные, но более назойливые инструменты контроля, базирующиеся на добровольном подчинении и принятии навязываемых норм. (6)

Итак, построение «больших пространств» в мировой политике началось. Безусловно, не следует ожидать какой-либо формализации границ этих новых/старых империй или официального провозглашения их таковыми. Речь ведь идет не о прямом их восстановлении со всей атрибутикой (это смахивало бы на фарс), а о возвращении соответствующего способа действий, или modus operandi в проецировании интересов бывших метрополий. Возникающая по воле Вашингтона грядущая мировая иерархия будет всячески избегать отождествления себя с колониальными империями прежних времен, чтобы не растравлять память народов. И не только в бывших колониях, подвергавшихся нещадной эксплуатации, но и в самих имперских столицах, жители которых не очень жаждут взвалить на себя скинутое в прошлом бремя и увидеть прибытие новых широких потоков мигрантов с этих территорий. Каких-то конвенций или договоров, похожих на режимы капитуляций или акты о вассалитете, тоже ждать не приходится, современные юридические путы могут быть куда прочнее свидетельств о зависимости прежних времён. Неоимперский ренессанс западных держав легче проследить по логике их идей и поступков, не придавая большого значения «высоким моральным принципам», которыми они прикрываются.

Мир постмодерна или «Новейшее Средневековье»?

Наметившийся в мире процесс консолидации «больших пространств», напоминающий возвращение империй прошлых времен, на первый взгляд может показаться не отвечающим духу времени. Однако мы живем в эпоху, которая в силу неопределенности в умах всеядна до такой степени, что ей не чужды самые невероятные политические рецепты. 

Мир пребывает в состоянии Interregnum (междувластия), в котором, как говорит Зигмунт Бауман, «изменение – единственная константа, а неизвестность – единственная определенность»; в этом мире Европа по-прежнему остается полем боя, но теперь уже между вестфальской моделью суверенных государств и новыми формами наднационального управления. (1) 

Классические европейские империи нового времени, то есть эпохи модерна, поднялись на руинах феодализма, однако в том и состоит особенность постмодерна, что он готов на эклектической основе перенимать организационные формы политических отношений любой эпохи. Пиратство, которое, как когда-то встарь (вспомним знаменитых алжирских пиратов), сегодня вновь прочно обосновалось у берегов Африки – конечно, побочное явление, но и оно стало знамением времени, в котором самым невообразимым образом перемешиваются архаика и современность. 

И ведь нет ничего нового. Подобные сломы эпох происходили не раз. Русский философ Николай Бердяев в написанной между двумя мировыми войнами работе «Новое средневековье» (2) задолго до творцов теории постмодерна Ж. Деррида, Ж.-Ф. Лиотара и других писал: «В истории, как и в природе, существуют ритм, ритмическая смена эпох и периодов, смена типов культуры, приливы и отливы, подъемы и спуски… Говорят об органических и критических эпохах, об эпохах ночных и дневных, сакральных и секулярных. Нам суждено жить в историческое время смены эпох. Старый мир новой истории (он-то, именующий себя все еще по старой привычке "новым", состарился и одряхлел) кончается и разлагается, и нарождается неведомый еще новый мир». Бердяев обозначил эту эпоху как «конец новой истории и начало нового средневековья», характеризуя её как переход от рационализма новой истории к иррационализму или сверхнационализму средневекового типа… «Духовные начала прежней истории изжиты, духовные силы ее истощены…По всем признакам мы выступили из дневной исторической эпохи и вступили в эпоху ночную…Падают ложные покровы, и обнажается добро и зло. День истории перед сменой ночью всегда кончается великими потрясениями и катастрофами, он не уходит мирно… Все привычные категории мысли и формы жизни самых "передовых", "прогрессивных", даже "революционных" людей XIX и XX веков безнадежно устарели и потеряли всякое значение для настоящего и особенно для будущего». 

Переход к новому средневековью, как некогда переход к «старому» средневековью, по наблюдениям Н.Бердяева, сопровождается приметным разложением старых обществ и неприметным сложением новых. «Борьба за противоположные интересы, конкуренция, глубокое уединение и покинутость каждого человека характеризуют тип обществ нового времени. В духовной и идейной жизни этих обществ обнаруживалась все нарастающая анархия, утеря единого центра, единой верховной цели…Индивидуализм изжил в новой истории все свои возможности, в нем нет уже никакой энергии, он не может уже патетически переживаться. Конец духа индивидуализма есть конец новой истории… Либерализм, демократия, парламентаризм, конституционализм, юридический формализм, гуманистическая мораль, рационалистическая и эмпирическая философия - все это порождение индивидуалистического духа, гуманистического самоутверждения, и все они отживают, теряют прежнее значение… Много ли есть онтологически реального в биржах, банках, в бумажных деньгах, в чудовищных фабриках, производящих ненужные предметы или орудия истребления жизни, во внешней роскоши, в речах парламентариев и адвокатов, в газетных статьях, много ли есть реального в росте ненасытных потребностей? Повсюду раскрывается дурная бесконечность, не знающая завершения». Русский философ отмечал, что в прошлом объединяющую роль, во всяком случае для значительной части человечества, играло христианство. Само его явление «означало выход из языческого национализма и партикуляризма». В конце новой истории «мы вновь видим перед собой расковавшийся мир языческого партикуляризма, внутри которого происходит смертельная борьба и истребление». 

 Давно вроде эти строки написаны, но звучат так, будто сказано о сегодняшнем дне. Бердяев также предрек, что грядущие войны «будут не столько национально-политическими, сколько духовно-религиозными», словно предвидя затянувшийся конфликт Запада с исламом. Вместе с тем он сохранял некий исторический оптимизм по поводу исхода столкновения противоположных сил и начал в этом новом средневековье. «Мы вступаем в эпоху, - полагал Н.Бердяев, - когда изверились уже во всё политики и когда политическая сторона жизни не будет уже играть той роли, какую играла в новой истории, когда ей придется уступить место более реальным духовным и хозяйственным процессам». 

Впрочем, как бы актуально ни выглядели многие мысли Н.Бердяева в наши дни, было бы, конечно, неверно ставить знак равенства между временем, в которое он писал, и началом XXI века. Хотя эти витки исторической спирали и сопряжены друг с другом, на каждом из них лежит своя печать. А поскольку Новое Средневековье уже состоялось, то в подражание Н.Бердяеву тенденции нашего времени можно было бы назвать Новейшим Средневековьем. 

Одной из наиболее примечательных черт этого периода является, например, возникновение разного рода сложных сетей, не только информационно-технологического и социального характера, но и охватывающих отношения между государствами (экономические, культурные, политические, военные). Стратегии использования сетевых войн в целях управления народами чрезвычайно популярны в Вашингтоне. Пентагоном, в частности, официально принята новая военная доктрина сетецентричных войн, нацеленная на «превосходящее знание» и «информационное доминирование». (3) Вместе с тем и здесь возникающий международный сетевой мир с его кажущейся самостоятельностью отдельных центров силы, на деле встроенных в более сложные иерархические связи и взаимозависимости, в онтологическом смысле удивительным образом напоминает мир Средневековья. 

На глазах, в частности, формируется система многоярусного вассалитета, при которой верховный «сеньор» уже не будет, как раньше (потому что не может и не хочет), вмешиваться буквально во все дела находящихся в зоне его доминирования правителей по принципу «вассал моего вассала не мой вассал». В Вашингтоне понимают, что невозможно ни материально, ни физически вникать в обстоятельства всех 200 держав мира, а именно это там со всё возрастающим напряжением пытались делать до сих пор. Проще выбрать полдюжины или дюжину доверенных представителей («вассалов») и поручить / доверить это делать им, контролируя их самих. Вот почему некоторые действия последнего времени ближайших союзников США, в первую очередь Франции, так похожи на начало раздачи феодальных угодий. Пожалуй, можно говорить о проекте своего рода суперимперии на месте единственной сверхдержавы, которой по сетевому принципу будут подчинены возрождающиеся региональные или традиционные империи. Центр тот же, но он теперь скорее координатор, чем прямой вездесущий распорядитель; это значительно экономнее, а в итоге, как надеются американцы, не менее эффективно. При этом полнота суверенитета, включая право на военную интервенцию, безусловно, будет сосредоточена на вершине этой пирамиды. Как пишет известный американский ученый Ноам Хомский, основа международного порядка заключается в том, что Соединенные Штаты имеют право применять насилие, когда им заблагорассудится. И больше ни у кого нет такого права. «Конечно, нет. Ну, может быть, только у наших сателлитов. Так что вассалы наследуют это право. Это касается и других американских клиентов. Но на самом деле все права в Вашингтоне. Вот что значит владеть миром. Это как воздух, которым ты дышишь. Ты не можешь подвергнуть это сомнению». (4) 

Фактически сегодня, на новом витке истории, в мире восстанавливается неофеодальная система вассальной зависимости, которая пришла в свое время на смену великому Риму. Нынешний Рим – Вашингтон, по многим признакам находящийся в том же состоянии имперского истощения, в том числе морального, пытается, по сути, продлить свою гегемонию теми же способами, пусть и в новейшем техническом исполнении; и всё равно это только техника, а так - ничего нового. «Кружит ветер, кружит, и возвращается ветер на круги своя», - сказал Екклесиаст.

Неовассалитет имеет массу удобств. Во-первых, если что-то пойдет не так, всегда можно выставить в качестве ответственного не того, кто реально дергает за ниточки, то есть Вашингтон, а государство-вассала. Используя такого вассала, можно вообще отрицать свое участие в распоряжении судьбами других государств, напяливая на себя тогу беспристрастного арбитра. Во-вторых, подобный механизм проекции глобальной власти позволяет минимизировать издержки по управлению территориями, что в условиях мирового финансового кризиса весьма важно. Вместе с тем, приступая к переустройству мира, в Вашингтоне должны принять в расчет и те издержки, которые оно с собой несет. Интересы основного сеньора на каком-то этапе могут не совпадать с интересами крупных вассалов, которые способны проявить и строптивость. Кроме того, те, против кого эта игра направлена, в состоянии приступить к укреплению собственных союзов, контуры которых уже угадываются. Поэтому на пути осуществления своего проекта Вашингтону придется решить ещё массу сложных задач.

(Продолжение следует)