Сегодня многие рассуждают о завершении глобализации, крахе капиталистической модели – так, как ее понимают критики, конечно, о разнообразных социально-экономических катаклизмах и геополитических сдвигах, которые неизбежно последуют в ближайшем будущем. Это уже стало хорошим тоном. Однако образ этого самого будущего остается туманным.

В свою очередь, в экономической аналитике явно торжествует «Капитан Очевидность» — разоряться плохо, производить хорошо, девальвация нужна, хоть и опасна – и прочее, в таком же духе. В то же время, содержание глобализации и ее перспектива остаются в тени, становясь жертвой конспирологических псевдотеорий, и исступленной условно левой и правой критики с позиций своеобразногоюношеского максимализма, если это определение уместно в рамках данной стилистики. Давайте вместо этого сконцентрируемся на вопросах: Какой результат глобализационного процесса можно на текущий момент зафиксировать? Что сообщает о перспективе глобализации нынешний мирохозяйственный кризис? Наконец, где и каким может быть место нашей страны в формирующейся, многомерной карте мира ХХІ века?

Слипание национальных рынков

В свое время о «плоском мире» написал Томас Фридман в книге The World is Flat[i] («Мир – плоский»). Ныне процесс создания единого мирового рынка приобрел еще большую рельефность. Единый рынок при этом – отнюдь не общий рынок, подвергающийся регулированию глобального института (как в ЕС, отчасти в ТС, своеобразно – в НАФТА и МЕРКОСУР) – это слипшиеся между собой, скомканные фрагменты разных национальных экономик. Но эти комки и клубки социальной материи достаточно велики, чтобы «захламить» собой практически все пространство международной торговли.

Белых пятен или «медвежьих углов» осталось совсем немного. Так, в Америках это отдельные труднодоступные районы (но уже не регионы!) наиболее отстающих стран. Это, с оговорками, Северная Корея, весьма отчасти – Куба и Иран, некоторые районы российских провинций, наименее значимые острова в гигантской зоне на юго-восток и восток от полуострова Индокитай, частично – центр Африки.

Недавнее вступление в ВТО России, по сути, завершает эпоху, в которую существовали хотя бы умозрительные альтернативы глобальной, пусть и такой минималистской, как сегодня, организации процесса торговли товарами и услугами. Этот слепленный мировой рынок подвержен массе проблем, отравляющих жизнь большим группам людей (народов и стран), национальным банкам и государственным аппаратам. Красной строкой проходит сквозь это новое пространство хозяйственных отношений главный мотив: поиск оптимальной цены товара и услуги.

Не будем повторять избитое о капиталисте, готовом на все ради прибыли в «х%». Ведь, хоть и менее быстро, но заметно растут и требования к качеству продукта, глобально разворачиваются институты защиты прав потребителей и прав человека, а в нынешнюю эпоху спада любые обвинения в демпинге провоцируют гораздо более жестокие санкции, нежели в более спокойные времена.

Ясно одно – изоляция становится все более утопичной, это обмен краткосрочных локальных успехов на технологическую отсталость, которую впоследствии нельзя будет преодолеть.

Глобальный рынок использует несколько резервных валют, но не имеет – пока – единого казначейства, корпоративного законодательства, планирования и прогнозирования. Во многом именно в этом и стержневой мотив кризиса: от laissez-faire проигрывают все, продолжая действовать по принципу «ты умри сегодня, а я завтра». Кризис же экономической науки состоит в том, что ее построения просто не рассчитаны на существование глобального рынка.

Бессилие экономической теории

Надо сказать, что на этом этапе своих размышлений я устрашился потенциальных обвинений в поверхностности и даже мракобесии и упорно искал пусть даже совершенно умозрительные модели, описывающие функционирование единого мирового рынка. Но, кроме оправданий отсутствия таковых и восхищения перед масштабностью происхождения так ничего и не обнаружил.

Об этом, в частности, и написал советник правительства Москвы, экономист Александр Мовсесян еще десять лет назад в работе «О классификации теорий мировой экономики»[ii]: «Экономические процессы протекают сейчас с необычайной быстротой. Практически все они приобрели свойства переходных процессов, и хорошо зарекомендовавшие себя в прошлом теоретические построения уже не могут до конца объяснить происходящее и тем более прогнозировать будущее. Возникает новая глобальная мегаэкономическая система со своими закономерностями, и ей должна соответствовать новая, еще не родившаяся теория мировой экономики. Мы находимся в начале нового исторического этапа экономического развития, и поэтому сейчас представляется особенно актуальным обобщить накопленный арсенал теорий мировой экономики.»

Таким образом, вздохнув спокойно, можно в целом продолжать ориентироваться на классику, а именно на работы, написанные международником (то есть политологом, и в данном случае еще и, к счастью, политэкономом) из Принстона Робертом Гилпином, скажем так, несколько ранее Мовсесяна: «Вызов глобального капитализма» (The Challenge of Global Capitalism (2000))[iii] и «Глобальная политическая экономия: понимая международный экономический порядок» (Global Political Economy: Understanding the International EconomicOrder (2001))[iv]. Первая из них, под несколько другим, правда, по смыслу, названием переведена на украинский язык[v]. Показательно впрочем, что в наших палестинах вообще запаздывают с переводами – и по мнению первого проректора МГИМО, крупнейшего исследователя международных отношений Алексея Богатурова, «необходим перевод на русский язык еще десятка американских, прежде всего, теоретиков»[vi]

Замечу, что лекцию профессора Гилпина о содержании глобализации мне посчастливилось лично услышать в Центрально-Европейском университете в 2000-м году, то есть, как раз в то время когда он работал над данными произведениями.

Поскольку многое из того, о чем писал тогда Роберт Гилпин, к 2012-му году стало банальностью и общим местом (general knowledge), переводить и цитировать эти произведения, суть которых весьма выпукло явлена названиями – я здесь не буду.

Иными словами, некой общей теории мировой экономики (или мирового, глобального рынка) просто нет. Есть теории развития мировой экономики, историческая ретроспектива, изучение мотивов тех или иных трансформаций, но необходимой для нас теории нет, и даже самой что ни на есть «кастальской»[vii] — не наблюдается. Одни экономисты утонули в высшей математике, другие – в микроэкономике и своего рода нейролингвистическом программировании аудитории менеджеров в ходе разработки программ семинаров на тему «улучшения качества корпоративного управления» и «поведения финансов».

В то же время, как весьма справедливо отмечает Дмитрий Победаш в своей диссертационной работе «Эволюция американского политического реализма как метода исследования истории международных отношений» — «Американские политические реалисты не занимаются отвлеченным теоретизированием, но активно участвуют в выработке внешнеполитической стратегии США»[viii].

Этим, видимо, пора заниматься и политическим экономистам, и международникам других теоретических школ.

Изложенные обстоятельства подводят нас к мысли об изменении роли, природы и очертаний государства в эпоху состоявшейся условно свободной торговли.

Диспропорции государственного управления

На мой взгляд, мы живем во время, главной отличительной чертой которого являетсяпервичное цементирование таких организационных форм, каковые вместе составляют ту самую империалистическую стадию развития капитализма[ix], о которой писал Владимир Ленин, считая, что он продолжает «Капитал» Карла Маркса. По иронии судьбы, политический эксперимент самого Ленина не только придал капитализму жизненную энергию, но и осовременил, а также приблизил империалистическую стадию, которая и вовсе не сложилась еще на момент написания Владимиром Ильичом своей работы.

Я не намерен давать этому явлению – империализму — этических оценок, просто подчеркну свою позицию: мировая социалистическая революция возможна только в мировом капиталистическом государстве, которого до сих пор не существовало. Не считая себя специалистом по марксизму, буду весьма признателен, если читатель этой работы укажет мне на подобные формулировки, имевшие место ранее. В любом другом случае (в отсутствие такого государства), следуя все той же марксистской логике, капиталисты и их, скажем, союзники более архаичной природы, а это «патримоны» (о них ниже) малоразвитых стран, к примеру, и номенклатура церквей, либо союзники сетевой природы (транснациональные террористические организации), а также организованная преступность –найдут способы стравить наемного работника и социально зависимые группы разных стран между собой с помощью химер национализма, ксенофобии и религиозного сектантства.

Но тогда, возразят мне, нынешнему капиталистическому истеблишменту нет смысла формировать единое мировое государство, ведь при успешном развитии событий, заложена и его, этого истеблишмента, собственная гибель. Что ж, на это есть что ответить.Историческими масштабами мыслят в увитых плющом корпусах университетов, в надежно укрытых от постороннего глаза комплексах структур безопасности, в архивах древних монастырей – а вовсе не в офисах торговцев субпродуктами и текстилем. Разве что в дюжине наиболее продвинутых таких офисов. Прочие подчиняются процессу. Направление этого процесса – монополия.

Взрослея, капитализм последовательно раздробил сословные барьеры и иерархии военно-земельной аристократии, выстроил национальные рынки и регулирующие их государства. Технологии и демографические взрывы, генерированные как все большим раскрепощением общественных отношений, прогрессом, так и не зависящими от капитализма природными факторами – дали возможность превратить капиталистический способ производства в общемировой . Думаю, вряд ли кто-то сделает больше в сфере экономической теории, нежели уже сделали Карл Маркс и Фридрих Энгельс, Владимир Ленин, французская школа «Анналов» и Эммануил Валлерстайн.

Социалистический эксперимент, откуда все мы родом – двойственный пример удачной для своего времени и уникальной (в том числе и по своей бесчеловечности) форсированной национальной индустриализации, и неудачного в силу преждевременности взлета глобализма.

Но такими де преждевременными были и идеи некоторых греческих философов, и диковинная теократическая республика Савонаролы (перекликающаяся с позднейшей философией Сковороды), и ряд изобретений да Винчи, и проекты Николая Теслы.

Сомнительные результаты транзита ряда постсоветских государств к либеральной демократии и рыночному капитализму – из «другой оперы», я их здесь касаться не буду.

Но факт остается фактом: капитализм с человеческим лицом является результатом конкуренции США и Западной Европы с советским социалистическим проектом, и даже с неким симулякром, созданным вовне инструментами мягкой силы СССР.

Еще один пример здесь актуален для скептиков, считающих, что капитал не допустит появления единого мирового государства: в том же брежневском Кремле прекрасно понимали угрозы, которые таило в себе экспортно-зависимое и экстенсивное развитие, но рассуждали эгоистически – «после нас хоть потоп». И с точки зрения своих личных интересов, рассчитали «кремлевские старцы» вполне правильно: на расцвет их лет ресурсов хватило, а жалостливый восставший народ не поставил их к стенке. Они ныне мирно доживают свой век на роскошных дачах, а их дети и внуки сидят в штаб-квартирах корпораций разного уровня, куда и было влито пресловутое «золото партии», запас которого, впрочем, к моменту краха СССР значительно похудел.

Не зря же сегодня в западной культуре распространен тезис о конце больших идей[x]. Их место заняли оккультная китайская эргономика («фэн-шуй»), методики совершенствования психики и оптимального функционирования в среде корпоративных эрзацев.

Те, кто стоит у руля корпораций, преимущественно беспокоятся о качестве и продолжительности своей физической жизни, а вот снизить накал конкуренции, достигающей своего возможного максимума в эпоху общего мирового рынка, способен лишь процесс созидания единого государства транснациональной корпоративной олигархии. Ужесточение конкуренции, борьба за выживание связаны ныне с тем, что даже симулякр советского опыта теперь исчез, а эксплуатация постсоветских рынков и инфраструктуры тоже достигла предела. Таким образом, запас обезболивающих средств и стимул стыдиться у корпоративного истеблишмента – исчерпан.

Альтернативой является сползание планеты в хаос и война всех против всех, а в итоге –угасание человеческой цивилизации.

Мечтающим же о воссоздании модели взаимодействия великих держав ХІХ века, либо об уничтожении капитализма патриотичными государственниками-военными, «марксистами-сталинистами», а то и некими «хиппующими» альтерглобалистами отвечу так: опыт человечества свидетельствует о том, что вернуться в материнское чрево невозможно, а отдел фантастики продолжает находится на втором этаже.

Процесс создания мирового государства капитала происходит уже сегодня, пусть, в значительной степени – стихийно, рывками. Важно отметить – процесс монополизации производства товаров и услуг, концентрация собственности и сужения пространства социальных прав масс протекает быстрее как раз в менее развитых государствах, где институты демократии не устоялись, внове или импортированы слишком явно и пока не пустили даже самых нежных корней в местной культуре

Отсюда следует, что геополитические фантазии из разряда борьбы капиталистических – корпоративных элит России или Китая – с неким злоумышляющим Западом – не имеют под собой достаточного основания.

Используя традиционные инструменты государств – дипломатию, разведку и вооруженные силы – корпорации этих стран стараются удержать и расширить свои сырьевые и производственные базы и рынки, в этом нет сомнения. Также они пытаются приобрести влияние на процесс принятия решений, определяющих положение дел на территории регионов, а также всей планеты. Однако, речь об уничтожении тех или иных государств и их экономик уже давно не идет.

Другое дело – некоторые продолжающие существовать архаичные государства, в которых политическая и экономическая, мировоззренческая (концептуальная) и медийная власть находятся в одних руках — революционной, радикальной группы либо патримона[xi] или диктатора. Думается, судьба этих государств незавидна – что мы сегодня и наблюдаем на Ближнем Востоке. При определенных обстоятельствах патримоны и диктаторы могут быть включены в модель строительства мирового государства капитала. Какие это обстоятельства?

Исходящая от них ядерная угроза – раз. Эффективный контроль над добычей и экспортом сырья на управляемых диктаторами и патримонами территориях – два. Определенная культурная самодостаточность территории – три. Наконец, это потенциал для изменений (назовем его changeability, development promiscuity potential, потенциал интегрируемости общества, податливости материала). Вероятно, его даже можно измерить в каких-то единицах для составления сравнительных таблиц и рейтингов.

Сразу отмечу, что я – противник прямого насилия в процессе присоединения той или иной территории к мировому государству капитала. Более того, такие действия скорее контрпродуктивны в условиях существования глобальных масс-медиа и откровенно тормозят процесс, генерируя отталкивающие образы смертей и разрушений.

Отсюда следует, по крайней мере, что сегодня создана и действует разветвленнаяиндустрия соблазнения и кооптации обществ и элит патримоний и диктатур, основанная на концептуальном фундаменте мягкой силы[xii] и институционализма, существующая параллельно с традиционным инструментарием внешнеполитического давления. Эта индустрия будет постепенно вытеснять традиционный инструментарий, оставляя его на случай чрезвычайных ситуаций.

Впрочем, большинство сохраняющих рационализм самодержцев далеко не прочь стать миноритарными акционерами нового мирового порядка, тем более, что альтернативна была уже продемонстрирована на примере полковника Каддафи. Вопросы возникают, как правило, в степени сохранения их контроля над традиционной территорией, в отношении претензий на место в истории, личной безопасности и безопасности семьи и капиталов. Ошибка в таких торгах делается только одна – уверенность будущего акционера-миноритария в том, что создающие мировую корпорацию покровители или партнеры намерены защищать его от собственного народа или международных правозащитных сообществ. Нет, это уже собственный бизнес миноритария.

Это с символом неолиберальных реформ и, таким образом, идеологическим сверхоружием своего рода, героем холодной войны генералом Пиночетом носились как «писаной торбой», и то, конец его оказался незавиден.

Но холодная война давно завершилась.

Видите ли, если вы были нахальным продавцом в собственном магазине, а остались в нем продавцом с бонусом, войдя в некую сеть, обиды клиентов от смены статуса никуда не делись бы. А совет акционеров сети и менеджмент вполне могут решить, что вам пора отойти от дел, чтобы сделка все же принесла прогнозированные прибыли. Империи, особенно глобальные – дело затратное.

Очевидно, что похожий подход применяется строителями (сознательными или нет) и к разного рода не-авторитарным государствам эпохи капиталистического империализма. И здесь все меньше различий между США и Монголией, Германией и Барбадосом. Только в данном случае речь идет о сравнительной неэффективности государств.

Так, государственная монетарная функция сегодня играет ключевую роль в бизнесе международных валютных спекулянтов, а также архаичных экспортеров и компрадоров-импортеров, удерживающих свои рынки сбыта за счет манипуляций с курсом. А государственная кредитная функция теперь служит видом бизнеса банкиров, формирующих искусственные пирамиды на вторичном рынке. Что же нарушает эту идиллию?

Тупик технологического развития и циклическое, становящееся неконтролируемым, сползание в социальную нестабильность, падение уровня жизни, рост коррупционных проявлений, непредсказуемость ценообразования на сырьевых рынках, растущая неэффективность полицейского и военного компонента государств.

Здесь, конечно, необходимо различать несколько уровней сложности противоречий, а этот уровень зависит от уровня развития территории. Развитое сообщество сегодня находится в поиске путей выхода из сложившейся ситуации. Ведь стремление к максимальной, быстрой и легко прибыли привело к застою, перспективе утери технологического, мировоззренческого, военного и даже финансового лидерства в пользу агрессивных новичков на арене конкуренции корпораций: Юго-Восточной Азии, Индии, России, ряда богатых арабских государств, Бразилии и Турции.

Иными словами, если «условно западные» корпорации не примутся за следующую стадию универсализации в ближайшее время, баланс в пакете акций формирующегося правительства мирового капитала может быть серьезно пересмотрен. Надежда наконтрольный пакет, ныне вполне реалистичная – начнет гаснуть, поскольку государства-метрополии, ВВП которых генерируют «западные» корпорации, все же в разной мере являются государствами социальными.

В эти недели и месяцы корпоративный истеблишмент столкнулся с атавистическими проявлениями в Европе. Бюрократия, облепившая каркасы, оставшиеся от национальных государств, профессиональные левые и правые демагоги национальных парламентов судорожно цепляются за прошлое. Они усиливают, таким образом, риск отката западной и южной части Союза назад в развитии, к уровню стран латинской Америки 80-х. В то же время, перераспределение средств от передовых территорий к отстающим сегодня возможно лишь при условии сужения суверенитета этих отстающих территорий.

Менее явно выраженные, но схожие процессы происходят и глобально. Корпоративный истеблишмент все быстрее осознает необходимость ограничения и последующей ликвидации суверенитетов, чей политикум (в обеих ипостасях – бюрократической и публично-конкурентной) показал, что слишком дорог в эксплуатации.

Еще раз оговорюсь – тренд на ликвидацию слабых суверенитетов, усиление «макрорегиональных» политических институтов как переходная фаза к мировому правительству капитала, взлом и кооптацию патримоний и диктатур хотя и является восходящим и будет ускоряться, в том числе и с возрастанием интенсивности транснациональной торговли, но это масштабный, многоуровневый и многомерный процесс.

Сегментарно он будет трудночитаем – хотя бы в силу того, что нарастает масса информационного мусора, атавистических конфликтов (например, пограничных), и выхлопов мессианства, остаточных старомодных рыночных спекуляций. Однако, универсализация валютного регулирования и правил торговли, наступление на социальные права, вмешательства в приватное пространство граждан, ужесточение контроля за передвижением граждан, в том числе и в Сети, утверждение прав собственности, в том числе и на интеллектуальный продукт, скандализация публичной политики, приватизация административных услуг – все эти явления будут развиваться все быстрее и косвенно свидетельствовать о приближении момента, когда мировое правительство капитала, совет акционеров ЗАО «Земля» станет субъектом повседневности.

Наш национальный вопрос к грядущему в вышеизложенном формате состоит в том, будут ли в депозитарии именные украинские акции, или Украину в качестве объекта незавершенного строительства включат в реестр как собственность изначально внешних структур?

Здесь отдельно замечу, что у многих в ходе чтения этого текста, несомненно, возникалвопрос о демократии, ее судьбе – и неоднократно. Что же это, те же США позволят какой-нибудь форме экономического совета при президенте, куда входит неофициальных лоббистов ТНК – узурпировать официальную власть, или, того хуже – отдать ее какой-то наднациональной структуре в Женеве или Оттаве? Поскольку существует внутренняя связь между судьбой демократии в целом и украинской перспективой, то я прежде обращусь к вопросу о демократии, тем более, что он, увы, злободневен.

Глобалистская оптимизация демократии

Вынужден признаться, что в отличие от тех, кто предпочитает «кривляться» или юродствовать, уверяя всех в своих симпатиях к тоталитаризму или монархии, но при этом пользоваться всеми благами демократии и открытого общества, я продолжаю оставаться республиканцем и следую традиции Просвещения, буржуазного либерализма – насколько это возможно в принципе. Поэтому не перестаю ужасаться первым двум частям этой же работы.

Однако, необходимо признать, что последние волны мирового распространения модели демократического правления, а также тенденции политического выбора в Западной Европе, где существенную долю избирателей начали составлять носители недемократичесих культур и второе поколение «бюджетозависимых граждан» (вспоминается некорректная советская формулировка – «тунеядцы») – накапливают тягостные раздумья.

Напомню, что институт непрямых выборов президента США – не только главы государства, но и исполнительной власти – был введен не только исходя из логики федерализма (в Германии президента избирает Федеральное собрание — конституционный орган, созываемый специально для этой цели, в его состав входят депутаты бундестага и такое же число делегатов, избираемых земельными парламентами согласно принципам пропорциональности) но и как предохранитель против популистской диктатуры и охлократического хаоса.

Разумеется, вышесказанное сильно отдает социальным и интеллектуальным снобизмом, но, думаю, все это сказано еще достаточно корректно по сравнению как с научными ревизионистами демократической теории, так и с политическими публицистами, в последнее время эволюционировавшими к подобным воззрениям (той же небезызвестной Юлией Латыниной[xiii], к примеру). Безусловно, если говорить о нашем постсоветском регионе мира, то мы испытываем скорее дефицит демократии.

В отдельных случаях, вроде украинского – мы близки к дефолту по демократическим обязательствам. Но в то же время в ряде крупных государств – старинных демократий Запада явственной становится девальвация демократии, что проявляется в страхе политиков перед ответственностью, непопулярными шагами, как по отношению к массам, так и по отношению к крупному бизнесу.

Ранее нам были известны примеры ограничения демократического правления во время масштабных военных конфликтов, когда для дискуссий нет физического времени, и нация – субъект государственности – стоит перед угрозой уничтожения или внешнего подчинения.

Ныне мы сталкиваемся с иным пределом возможностей национальной демократии – глобализация экономики, создание общего торгового пространства генерирует вызовы конкуренции, неподъемные для демократических правительств разных экономически развитых (и не очень) стран. Производство массовых товаров, а с ним и рабочие места, не требующие уникальной или дорогостоящей с точки зрения образовательных затрат квалификации – уходят в развивающиеся страны. За ними уходит и инвестиционный капитал – как быстрый, спекулятивный, который вкладывается в торговые операции и сделки с недвижимостью, так и стратегический, тот самый, который создает новую недвижимость, производственные мощности и инфраструктуру.

Массы, обладающие правом голоса в старых демократиях Европы – не намерены соглашаться с сокращением государственных расходов на социальные программы, с падением зарплат и прочими последствиями деиндустриализации. Правительства меняются как перчатки, еще более усугубляя нестабильность своим политически безответственным поведением. Нарастает социальное расслоение. В таких условиях бессилие национальных правительств в конце концов порождает запрос через их головы – к политическим институтам Союза.

Что, собственно, и происходит – в данном случае начат торг, пусть и на грани фола, в отношении пропорции влияния на механизмы управления общим европейским рынком. Если Европа переживет это испытание, то ее политическая модель сдвинется в сторону федерации. Уточним, что в США представительство штатов в Конгрессе неравное, в то время как в Сенате интересы каждого штата отстаивает два сенатора. Что же слой евробюрократии может дать массам провинций Союза в обмен на удаление от них представителей и перекраивание пропорций представительства? Большую самостоятельность регионов и стабильную финансовую государственную политику. Альтернатива – обнищание, как результат бюрократического ступора: только представьте себе титанизм задач по возвращению к национальным валютам и закрытым рынкам.

Если же это не выгорит – страны Европы ждет постепенное превращение в экономически вассальные территории России – ЕАС, Китая – АТР, нефтяных монархий Аравийского полуострова и США – НАФТА – МЕРКОСУР.

Но Европа – только часть демократического мира.

США, Канада, страны Латинской Америки, Япония и страны ЮВА (с некоторым исключением Сингапура), Индия, Израиль, дестабилизированный Пакистан – и тот сегодня является демократией, хоть и в качестве клиента США. И там тоже происходит, в разной степени, рост давления масс на политическую элиту, ограниченную в своей способности контролировать перемещение огромных финансовых средств. Существующие в тех краях наднациональные политические институты – слабы, никто пока не собирался делиться с ними суверенитетом. Выплывать же из ситуации поодиночке в в условиях острой, максимальной конкуренции за инвестиции получается только за счет других, либо точно также отнимая ресурсы либо у верхушки, либо у масс, для чего демократические правительства малопригодны.

Тупик ли это, неизбежны ли дворцовые перевороты или популистские революции? Мелкие и крупные войны, сползание в хаос? Нет.

Прежде всего, в развивающихся странах обстоятельства пока не так печальны, ведь их экономики капитализируют на сравнительной дешевизне рабочих рук, более гибком регулировании, наличии некоторой коррупционной «смазки», перспективах освоения тех или иных территорий, пусть даже эти последние и растягивают между собой мировое одеяло платежеспособного спроса.

Далее, мальтузианские ужасы перенаселения пока остаются лишь вероятностью. Феномен, который наблюдается глобально – это избыточная концентрация населения в экономических центрах, депопуляция целых регионов и конфликты, связанные с этой тенденциями. В то же время существует вероятность стабилизации количества населения на планете, но какое-либо закрепление этой тенденции требует направленных социальных изменений, которые не могут быть осуществлены национальными демократиями, по крайней мере, поодиночке. Ведь очевидно, что в войне всех против всех за контроль над ограниченными и сокращающимися ресурсами эффективными будут лишь стратегии насилия и коварства.

Наконец, рынки подавляющего большинства развивающихся стран интегрированы в цепи добычи – производства – сбыта ТНК, а государственный и публичный сектор этих экономик невелик. Значит, корпоративный истеблишмент с большей легкостью модифицирует их политические и бюджетные схемы, как правило, под потребности мирового правительства капитала, чем страны, в которых бытует развитая экономическая и общественно-политическая система.

В странах первого мира будет нащупан иной путь – в спектре от огосударствления системообразующих корпораций (такой задел в США уже имеет место) до приватизации государственных функций. Такие процессы исподволь будут подрывать институт политического представительства. Гражданин будет становиться во все меньшей степени налогоплательщиком, нежели клиентом, потребителем, наемным работником либо субъектом разнообразной экономической деятельности. Наиболее демократическим останется местное самоуправление, дедемократизация на этом уровне слишком конфликтна, а это вызывает расходы, которых вполне можно избежать.

Когда демократия все более беспомощна, то ежедневный заговор против нее превращается в увлекательную игру, причем в прямом эфире.

Возможно, механизм транзита к национальному и параллельно – к глобальному корпоративному (олигархическому) правлению выписан мною в этой работе несколько обтекаемо. Но это сделано лишь с мыслью о том, чтобы пощадить чувства оптимистов в отношении природы политического поведения Homo Sapiens.

Тем не менее, видение будущего, изложенное выше, отнюдь не классифицируется мною как антиутопия, а как магистральный путь смягчения и сглаживания назревших противоречийразвития мировой экономики и переплетенного с ней мириадами неразрывных связей неконсолидированного мирового (глобального) общества.

Предполагаю, что мировое государство капитала будет существовать в управленческой форме акционерного общества двух-трех сотен корпораций (это число будет сокращаться по мере растущей монополизации в отраслях производства товаров и услуг), объединяющего экономические советы при центральных органах исполнительной власти ключевых государств и их блоков. Оно будет утверждаться на протяжении трех-пяти десятилетий, сосуществуя и взаимодействуя с региональными блоками бюрократов, все чаще играющими ту же роль, что сегодня – финансово-промышленные группы или «кланы» в постсоветских хозяйственно-политических моделях.

Однако, консолидация мирового капиталистического государства откроет дорогу к консолидации неимущих, малоимущих слоев, преодолению национально-культурных различий, росту сознательности масс и той самой мировой революции, которую предсказал Карл Маркс. Николай Бухарин в работе О мировой революции, нашей стране, культуре и прочем писал: «Маркс предсказывает эпоху мировых войн, как некую реальность; Маркс предсказывает гражданские войны, как результат общей катастрофы, которая растягивается на целый период. И Маркс говорит, что в это «железное» время рабочему классу придется вести активную борьбу, которая закалит его и «переделает его собственную природу». Верны или неверны оказались эти предсказания? На этот вопрос можно ответить так: они уже начали сбываться.[xiv]

Теперь – что же можно сказать в отношении Украины?

Украина – вспомним здесь о теории Гумилева[xv] – является в значительной мере законсервированным реликтом советского народа, и управляется субпассионариями. Не являясь большим поклонником построений Гумилева, поскольку в силу исторических, дисциплинарных и идеологических причин ими игнорируется сам процесс глобализации, здесь я заигрывание с подходом Льва Николаевича и завершу.

И скажу по-другому: Украина является территорией, управляемой крайне неэффективно. Местная же бизнес-элита быстрее превращается в лучшем случае – в рантье с транснациональной географией, в обычном случае – управляющих в местных филиалах ТНК, в распространенном случае – в эмигрантов либо чиновников, наконец, в худшем случае – в банальных банкротов. Политическая система эволюционирует от олигархической республики, наподобие торговых городов-государств средневековой Италии[xvi], кнеопатримонии, о которой говорилось выше, и о судьбе каковой (соблазнение, взлом и кооптация) также говорилось выше.

Перед Украиной есть три сценария развития ситуации.

Первый, наиболее вероятный – поглощение более продвинутой неопатримонией, в том смысле, что ее корпоративный сегмент уже неотъемлем от глобального, а именно Россией.

Второй сценарий – распад, в итоге нарастания неэффективности функционирования местной неопатримонии, не имеющей ресурсов для обеспечения лояльности ключевых групп социума. Далее – инкорпорация в европейский, российский и турецкий региональные блоки, с быстрым формированием соответствующих государственных мифов.

Третий сценарий – переучреждение государства активными группами из среды среднего бизнеса, экономической эмиграции, спецслужб и сообществ субъектов предпринимательской деятельности, ведущейся вдали от государственного контроля, с установлением модернизационной диктатуры.

Эта диктатура должна быть способной сформировать минимальное количество корпораций, оптимально организующих социальное пространство и внедряющих те или иные технологии, что позволило бы геополитическому игроку «Украина» сделать заявку на хотя бы самый скромный миноритарный пакет в грядущем ЗАО «Земля».

Вынужден подчеркнуть, что третий сценарий включен мною в оценку украинских шансовисключительно из патриотической идиосинкразии, поэтому вся украинская часть эссе вряд ли может быть частью научного продукта.

Завершая, со всей неизбежностью констатирую, что данная работа является полемической и, естественно, не претендует на статус «откровения», а в достаточной степени органично помещается в контекст как нео- и постмарксистских, так и институционалистских подходов к исследованию явлений глобализации.