Горбачевизм - Аналитика - Каталог статей

Словом «перестройка» называют период советской истории, начавшийся с приходом к высшей власти в Советском Союзе (с избранием на пост Генерального секретаря ЦК КПСС) М.С. Горбачева в 1985 году, а также преобразования (реформы) в Советском Союзе по инициативе и под руководством Горбачева. Характерные черты деятельности горбачевского руководства (власти) я называю словом «горбачевизм». Ниже я кратко рассмотрю некоторые из них, представляющие социологический интерес. При этом я не намерен объяснять современную ситуацию в советской системе власти и управления личными качествами Горбачева и особенностями его поколения партийных работников, как это обычно делают пишущие на эту тему. Личные качества отдельных исторических деятелей и особенности целых поколений таких деятелей играют важную роль в историческом процессе лишь в той мере, в какой они соответствуют объективным потребностям, возможностям и закономерностям этого процесса. Поэтому я использую имя Горбачева лишь постольку, поскольку именно этот советский партийный карьерист-чиновник волею обстоятельств оказался выразителем и олицетворением определенного явления советской истории.

О тех людях, которые образовали инициативное ядро горбачевского руководства (горбачевизма), я начал писать уже в книге «Зияющие высоты» (1976). Тогда они находились на средних ступенях власти и второстепенных постах, но уже уверенно двигались к ее вершинам. В той же книге я предсказал их приход к высшей власти и форму их демагогии. Например, в конце книги один из персонажей, будущий перестройщик, выдвинул идею гласности как начало преобразований. И именно с лозунга и политики гласности горбачевское руководство приступило к своей перестройке.

Непосредственно о горбачевизме я начал писать и говорить в публичных выступлениях с первых же его шагов на исторической арене. В одном из первых выступлений я ввел в употребление термин «катастройка», предсказав неизбежность катастрофических последствий перестройки. Впрочем, я этим предсказанием не горжусь, ибо эти последствия были очевидны и ряду других западных аналитиков. За короткое время мною опубликованы буквально десятки статей и интервью о горбачевизме. Уже в 1987 году в Швейцарии, Франции, Голландии, Канаде и Чили был опубликован сборник моих выступлений о горбачевизме, а в 1988-м он был переиздан в Нью-Йорке. Это говорит о том, какой огромный интерес имел место в мире к событиям в Советском Союзе. Показательно то, что почти никто не высказывал опасения, что Советский Союз преодолеет трудности и окрепнет в результате перестройки. Ее воспринимали больше как начало падения «империи зла» (так называли тогда Советский Союз его злейшие враги). Ниже я кратко изложу основные идеи упомянутых моих выступлений.

Феномен Андропова

Горбачев начал свою деятельность перестройщика как наследник той линии в советском руководстве, родоначальником которой был Ю.В. Андропов. Вернее, последний сделал лишь попытку в этом направлении. Он умер, не успев дать имя этой линии. Горбачев имел шансы прожить дольше и обнаружить все потенции ее. Потому данному явлению предстоит войти в историю скорее не под именем андроповизма, а под именем именно горбачевизма.

Приход Андропова, бывшего в течение многих лет главой КГБ (а что это такое – нет надобности пояснять), к высшей власти был в советской системе преемственности власти явлением из ряда вон выходящим, но не случайным. Напомню читателю о том, что первая попытка прихода к высшей власти шефа КГБ Берии провалилась. Провалилась и вторая попытка такого рода – Шелепина. Это и понятно. Репутация главы КГБ была тогда еще слишком одиозной. Приход такого человека к высшей власти нанес бы огромный ущерб стране во внешних отношениях, а внутри страны – самому высшему руководству. Теперь же ситуация в мире и в стране изменилась настолько радикально, что именно репутация Андропова как бывшего главы КГБ сработала в его пользу. Положение в стране в конце брежневского правления было очень тяжелое. Коррупция достигла высочайшего уровня. Трудовая дисциплина упала даже ниже привычного низкого уровня. Уровень же пьянства превысил все прошлые рекорды. Каково стало положение в экономике – общеизвестно. Пожалуй, лишь одно ведомство добилось выдающихся успехов. Была сломлена оппозиция. Советская агентура на Западе достигла неслыханных масштабов. КГБ стал силой, играющей существенную роль в военной сфере, в экономике и в политике. Среди высших руководителей шеф КГБ был лучше всех осведомлен о положении в стране и в мире, причем объективно, без иллюзий, очковтирательства, без идеологической болтовни. В его распоряжении был мощный аппарат исполнительной и карательной власти. Он был способен пойти на серьезные меры, взять на себя ответственность за исправление тяжелого положения в стране.

Исторические явления всегда бывают результатом совпадения обстоятельств. В конкретном факте допуска к высшей власти именно Андропова сыграло роль также то, что ни одна из группировок в высшем эшелоне власти не получила подавляющего перевеса. Так что Андропов стал отчасти фигурой компромиссной. Он был болен, и из этого не делалось тайны. Более того, создавалось впечатление, что это даже подчеркивали. В его распоряжении не было времени, необходимого для создания аппарата личной власти вроде брежневского. Он был допущен к власти как временная фигура, наиболее подходящая для непопулярных чрезвычайных мер, без которых было невозможно остановить движение страны к глубокому и всестороннему кризису.

Одно дело – занять высший пост в системе власти, и другое дело – удержаться на этом посту и суметь осуществить свои замыслы. Приступив к выполнению последних, Андропов неизбежно столкнулся с объективными условиями и закономерностями советской социальной системы, которые низвели его с небес мыслей и слов на землю неумолимой реальности. И с первых же шагов своего правления он из выдающегося главы КГБ стал превращаться в заурядного Генерального секретаря ЦК КПСС. Если внимательно проанализировать то, что удалось сделать ему (раздувание в пропаганде и в рутинной суете борьбы против пьянства и нарушений трудовой дисциплины, борьбы за повышение производительности труда и эффективности предприятий и т. д.), то можно заметить, что он лишь успел напугать правящие и привилегированные круги советского общества перспективой преобразований. И если ему не помогли умереть, то смерть его была для них очень кстати. Преемником его стал К.У. Черненко – бледная тень Брежнева. Отнюдь не соображения государственной целесообразности сыграли решающую роль в его избрании, а чисто эгоистические интересы все еще сильной брежневской мафии и страх перед перспективами андроповских преобразований для себя.

Социальный хамелеон

Прежде чем говорить непосредственно о горбачевизме, хочу обратить внимание на одну черту советской системы власти. В отношении к ней не столько трудно, сколько в принципе невозможно найти однозначное объяснение причин, мотивов и намерений властей, не впадая в ошибки. Дело в том, что все более или менее значительные действия (решения, мероприятия, кампании и т. п.) властей в советском обществе неоднозначны и неустойчивы с точки зрения их мотивации, намерений и интерпретации. Совершенно незначительное явление здесь может послужить толчком к принятию важного решения. Затем этот исходный мотив может вообще исчезнуть и быть забытым, уступив место мотивам иного рода, возникшим уже в ходе принятия и даже исполнения решения. По мере осуществления какого-либо решения могут измениться его мотивы и цели. Результат осуществления решения вообще может отличаться от того, что было задумано в самом начале, и все компоненты ситуации решения могут быть пересмотрены и заменены новыми. В процессе выработки, принятия и исполнения решения возможно возникновение новых намерений и забвение прежних. Причем все это облекается в словесные формы, которые обычно не совпадают с существом дела. В языке властей предержащих есть много такого, что имеет различный смысл для участников аппарата власти и для посторонних наблюдателей.

То, что я только что высказал, характеризует лишь в малой степени сложность, аморфность, изменчивость ситуации действий властей. Все то, что воплощается в официальных документах, попадает на страницы прессы и потом входит в исторические книги, на самом деле есть лишь одна из возможных интерпретаций прошлого, обычно мало общего имеющая с тем, как протекал процесс на самом деле.

Сказанное целиком и полностью относится и к феномену горбачевизма. Судить об этом феномене на основе партийных документов, сообщений, прессы, речей партийных вождей и всякого рода их помощников и лакеев, на основе бесед ответственных лиц с журналистами и западными политиками и т. п. – значит заранее обрекать себя на односторонность, поверхностность, иллюзии, искажение масштабов и важности событий, то есть обрекать себя на явные заблуждения. Горбачевизм обладает рассмотренным выше качеством хамелеонства в удесятеренной степени сравнительно с его предшественниками. В нем отразились явления в жизни человечества в нашу эпоху во всей их сложности, запутанности, текучести, изменчивости и противоречивости. В описании его неизбежны суждения, которые могут показаться несовместимыми и исключающими друг друга. Он явился результатом, проявлением, компонентом и активным стимулятором кризиса советского коммунизма, причем первого в истории человечества специфически коммунистического кризиса коммунизма. Инициаторы и участники перестройки не осознают эту ситуацию как кризисную. Более того, они не имеют научного понимания своей социальной системы, как это признал Андропов незадолго перед смертью. Так что их поведение напоминает беспорядочные действия слепцов в состоянии паники.

Принудительная трезвость

Горбачев начал реформаторскую деятельность с антиалкогольной кампании, которая принесла ему в народе презрительную кличку Минеральный секретарь. На примере этой кампании с самого начала горбачевизма обнаруживается ряд его черт.

Это прежде всего принудительность реформ. Какие бы факты ни придавались гласности и какие бы слова ни произносились по их поводу, при всех обстоятельствах остается незыблемым одно: принудительность мер по преодолению реальных и мнимых пороков советской реальности. Это – неотъемлемое качество горбачевской «революции сверху». А чем это кончается, советский народ знает на личном опыте: провалом.

В прессе реформы сопровождаются безудержным признанием пороков – гласность! Это признание сочетается с удивительно плоскими размышлениями по их поводу. Глубокомыслие советских ученых, философов, журналистов, писателей и партийных деятелей достигает высот глупости, какие были немыслимы даже в сталинские годы. Например, один видный ученый усмотрел причину падения нравственности среди школьников в избыточном питании. И это в условиях массового дефицита продовольствия! Другой известный мыслитель предложил «ввести принудительную, обязательную для всех трезвость как непреложный закон для каждого» (это его подлинные слова). Отметив тот факт, что принудительная трезвость не дала положительного результата в капиталистических странах, советский мыслитель утверждает, что в капиталистических странах «подобный закон не мог быть проведен в жизнь в силу эксплуататорских условий жизни», что «капиталисты заинтересованы в спаивании народа». А в Советском Союзе, по его словам, «весь уклад жизни основан на заботе о населении», и «авторитет партии и советской власти обеспечат проведение в жизнь закона о принудительной трезвости».

На примере антиалкогольной кампании обнаруживаются и другие черты горбачевского реформаторства, например – несоответствие слов реальным делам, последствий реформ – замыслам. Пьянство не прекратилось, а усилилось и приняло ужасающие формы, условия жизни масс людей ухудшились (вместо обещанного спасения от всяческих зол).

Отсутствие трезвости

Горбачевизм навязывает советскому населению трезвость в прямом смысле слова. Но ему самому не хватает трезвости в широком смысле этого слова – трезвости в оценке фактического положения в мире и в стране, в оценке реальных возможностей советской социальной системы и ее перспектив. Советское руководство начиная с Ленина довольно часто проявляло трезвость как во внешней, так и во внутренней политике. Эта трезвость всегда базировалась на некоторой практической необходимости и элементарном здравом смысле, но никогда – на научном анализе объективных закономерностей и тенденций самой коммунистической социальной системы как таковой.

Научный анализ системы не требовался самими обстоятельствами и характером стоявших проблем. Например, никакая серьезная наука не требовалась для того, чтобы допустить НЭП как временное средство преодоления продовольственных и других трудностей. Не требовалась такая наука и для того, чтобы понять необходимость индустриализации страны в интересах выживания и обороны. Государственная идеология (марксизм-ленинизм), сама претендовавшая на роль высшей науки и до некоторой степени удовлетворявшая нужды руководства, исключала научный подход к советскому обществу. Последний с точки зрения идеологии выглядел как злобная клевета на советский общественный строй, как антисоветская деятельность, гораздо более опасная для системы, чем любые атаки со стороны врагов.

Но теперь положение в стране и во всем мире сложилось такое, что трезвый подход советского руководства к назревшим проблемам просто невозможен без научного, беспощадно объективного понимания самой сущности коммунистической системы, ее закономерностей и тенденций. У горбачевского руководства хватило ума признать очевидные всем общеизвестные недостатки советского общества и констатировать проблемы, от которых уже нельзя было дольше уклониться.

Но у него не хватило ни ума, ни мужества для того, чтобы допустить научное понимание самой сущности социальной системы, реальных причин очевидных недостатков и тех возможностей и «невозможностей», которые лежат в самой системе. У него не хватило ни ума, ни мужества для того, чтобы выработать программу действий в соответствии с природой руководимой системы, а не с субъективными представлениями о ней и амбициями некоторой части партийных чиновников, дорвавшихся до власти.

Отсутствие разумной трезвости сказывается буквально в каждом действии горбачевцев. Возьмем, например, их отношение к административно-бюрократическому аппарату. Он приобрел огромную власть не по недосмотру высшего начальства, а совершенно естественно, вырос из самого базиса общества. Коммунизм без этого аппарата так же невозможен, как капитализм без денег, без прибыли, без конкуренции, без банков. В условиях обобществления средств производства в масштабах страны и объединения всей деловой жизни в единый социальный организм с необходимостью возникает гигантская система власти и управления. Эта система имеет свои неумолимые законы функционирования, неподвластные никаким постановлениям ЦК, никаким призывам вождей. Можно снять человека с какого-то поста в этой системе. Но нельзя отменить сам пост. Даже если такая отмена состоится формально, фактически отмененный пост так или иначе будет заменен новым. Причем пост определяет и то, каким будет поведение его обладателя. Уклонения от нормы при этом не отменяют норму.

Попытки Горбачева обращаться непосредственно к неким народным массам через голову аппарата власти и управления выглядят просто смехотворно. Это либо демагогия, рассчитанная на простаков, либо непроходимая глупость. Такое обращение вождя непосредственно к массам было уместно и давало эффект в сталинские годы, то есть юности советского общества. Теперь это общество превратилось в зрелый социальный организм. Народных масс в старом смысле слова нет. Есть низшие слои, не играющие решающей роли в деловой жизни страны. Огромное число чиновников само входит в массу населения (в «народ»). Обращаться прямо к некоему «народу», минуя их, как это позволяют теперь средства массовой информации (особенно телевидение) и как это делают горбачевцы, значит заменять реальное управление страной на видимость такового, прикрывать фактическое разрушение системы управления болтовней о ее усовершенствовании. Так обстоит дело со всеми горбачевскими новшествами в этом важнейшем подразделении советской социальной организации. Невольно напрашивается вывод: горбачевизм есть стремление бездарных и научно безграмотных, но тщеславных партийных карьеристов перехитрить не только людей, но и объективные социальные законы. Горбачев говорит, что он любит «советоваться с Лениным», т. е. читать сочинения Ленина. Если уж он искренне хочет блага стране и народу, ему в первую очередь следовало бы забросить подальше сочинения классиков марксизма и советоваться с теми, кто действительно стремится к научному пониманию современности. Но, судя по всему, в окружении Горбачева таких людей нет. Тенденция отбросить марксизм, включая ленинизм, есть. Но не ради научного подхода к советской реальности, а скорее ради западных столь же ненаучных представлений о нем.

Уникально в сложившейся ситуации то, что именно высшее советское руководство фактически выражает теперь неверие в идеалы коммунизма и в специфически коммунистические методы организации жизнедеятельности общества и управления им.

Горбачевизм и Запад

Проблемы, которые назрели в Советском Союзе, хотя и являются проблемами внутренними, возникли как результат взаимоотношений Советского Союза с Западом. По замыслу идеологов коммунизма, коммунистическое общество должно превзойти передовые капиталистические страны (Запад) по производительности труда, по экономической эффективности предприятий и вообще по всем показателям деловой жизни. С первых же дней существования советского общества был выдвинут лозунг «Догнать и перегнать капиталистические страны» в этом отношении. Предполагалось осуществить этот лозунг в кратчайшие сроки. Но прошло почти семьдесят лет, а этот лозунг не только не осуществился, но стал казаться еще более утопическим, чем в первые годы после революции. Его ослабили, потихоньку опустив вторую часть («перегнать») и оставив только первую – «догнать». Изменилась несколько и его формулировка: стали говорить о том, чтобы подняться до мирового уровня.

Советское общество всю свою историю металось между двумя крайностями – между отторжением от Запада и преклонением перед ним. Первая выразилась в создании «железного занавеса» в сталинские годы, вторая становится доминирующей сейчас. Горбачевцы хотят поднять рентабельность предприятий, повысить технологический уровень промышленности, усовершенствовать систему управления и т. д. Повысить, улучшить, усовершенствовать, а в сравнении с чем и с какой целью? Прогресс ради прогресса? Нет, в серьезной истории так не бывает. Не будь Запада, состояние советской экономики и системы управления превозносилось бы как верх совершенства. Не будь Запада, жизненные условия населения в Советском Союзе превозносились бы как рай земной, почти как «полный коммунизм». Запад – вот что стало мерилом и образцом для преобразований, которые пытается осуществить горбачевское руководство. Но оно при этом намерено догонять Запад (возвышаться на уровень Запада) не за счет специфически коммунистических средств, а за счет средств, заимствованных у Запада, – подражая Западу, уподобляясь ему.

И не следует забывать о том, что уже почти сорок лет шла «холодная война» западного мира во главе с США против Советского Союза и стран советского блока. В ней Запад активно вмешивался во внутреннюю жизнь Советского Союза, оказывал огромное влияние на идеологическое состояние советского населения, особенно на интеллигентскую среду, высшие слои и высшее руководство. Последнее было прочно заражено идеологией «социализма (коммунизма) с человеческим лицом», фактически означавшей ослабление советского режима в духе западного либерализма. Диссидентское движение было бы невозможно без поддержки со стороны Запада. Приход горбачевцев к высшей власти был оценен на Западе как победа диссидентских умонастроений, а самого Горбачева стали рассматривать как «диссидента на советском престоле».

Горбачевцы заверяют, что они «не отойдут от социализма в сторону рыночной экономики, идеологического плюрализма и западной демократии». Но способны ли они удержаться от этого на самом деле и удержать страну в рамках социализма?

Революция сверху

Западные средства массовой информации назвали горбачевскую перестройку революцией сверху. Это понравилось горбачевцам, и они сами стали рассматривать свою реформаторскую суету как революцию, осуществляемую по инициативе высшего руководства (и, разумеется, лично Горбачева), по указаниям высшего руководства и под его контролем.

Употребление выражения «революция» в применении к кампаниям такого рода, как горбачевские, простительно западным деятелям культуры, журналистам и политикам, не имеющим строгих ограничений в словоупотреблении. Но когда поднаторевшие в марксизме советские партийные аппаратчики и оправдывающие их активность марксистско-ленинские теоретики начинают так легко обращаться с важнейшими категориями государственной советской идеологии, то невольно закрадывается сомнение: а в своем ли уме эти люди? Конечно, как говорится, своя рука владыка. Высшая советская власть является высшей властью и в идеологии. Она может позволить себе иногда пококетничать с фундаментальными понятиями подвластной идеологии. Тем более это так лестно – войти в историю в качестве революционера, причем революционера особого рода, совершившего переворот, можно сказать, в одиночку. «Что за человечище!»: Маркс, Ленин и Сталин, вместе взятые, были не способны на такое. А о Хрущеве и говорить нечего: мелочь!

Но дело в том, что и идеология имеет свои законы, неподвластные даже таким «революционерам» («диссидентам на троне»), как Горбачев. И нарушение этих законов не может пройти безнаказанно даже для тех, кто хозяйничает в идеологии. Советский народ, начавший семьдесят лет назад величайшую революцию в истории человечества (как его приучили думать), рано или поздно задастся вопросом: а действительно ли происходящее (а со временем – происходившее) в стране есть революция? А если это революция, то в какую сторону сравнительно с революцией, начатой в 1917 году? А что, если это контрреволюция по отношению к тому, ради чего советский народ пошел на неслыханные жертвы? Не случайно же западные «империалисты» и их лакеи хвалят Горбачева за эту «революцию»!

Вот в таком духе думает определенная часть советского населения. Причем число людей, думающих так, растет и будет расти, поскольку горбачевские нововведения, принося какие-то выгоды незначительной части населения, нисколько не улучшают положения основной массы населения, а для значительной его части приносят явные ухудшения. С их точки зрения горбачевская «революция сверху» выглядит как покушение на основные завоевания Великой Октябрьской социалистической революции, то есть именно как контрреволюция, осуществляемая сверху. И для такого мнения более чем достаточно оснований.

В области экономики имеют место попытки внедрить методы капитализма под видом «самофинансирования» и поощрения частного предпринимательства. Даже в 20-е годы Ленин, повторяю, допускал НЭП как временную меру и считал ее отступлением от идеалов революции. А после семидесяти лет успешного строительства коммунистического строя прибегать к методам, аналогичным НЭПу, – значит отступать перед капитализмом в условиях, когда никакое отступление не требуется.

Отступления от принципов государственного (планового) регулирования цен идут в том же направлении. В коммунистическом обществе коренным образом меняется роль денег и вообще денежной системы. А то, что делается в стране в отношении ценообразования и «самоокупаемости», есть грубейшее нарушение принципов коммунистической экономики.

В вопиющем противоречии с идеями коммунизма находится также пропагандируемое в прессе намерение закрепить общественную собственность за трудовыми коллективами. Намерение повышать экономическую эффективность предприятий западными методами означает покушение на святая святых завоеваний революции – на гарантии в отношении трудоустройства. Цель коммунистических предприятий – не погоня за прибылью, а трудоустройство граждан и обеспечение им благополучного образа жизни, свободного от дефектов капитализма. В сфере управления обществом предпринимаются попытки нарушить ленинские принципы демократического централизма. В области культуры допущены западные влияния, приведшие к деморализации молодежи и идейной распущенности. В сфере быта обывательские интересы завладели душами людей. И в таком духе рядовой советский человек, воспитанный в рамках коммунистической идеологии и вкусивший преимуществ коммунистического образа жизни, рассматривает все явления горбачевской «революции».

Вопрос стоит так: есть ли эта «революция сверху» очередная руководящая кампания, фразеология и лозунги которой имеют лицемерный смысл, или она есть нечто серьезное, по сути дела, имеющее целью реальную перестройку жизни страны в буквальном соответствии с фразеологией и лозунгами?

Если это руководящий фарс, то он зашел слишком далеко, усилив идеологический и моральный кризис в стране. И тогда с ним надо кончать, пока не поздно. Если же это – серьезное намерение, то это есть контрреволюция по отношению к основным завоеваниям семидесятилетней советской истории. И в таком случае надо защищать эти завоевания. Иначе будет построен «демократический» коммунизм, в котором будут утрачены достоинства коммунизма, но не будут приобретены достоинства капитализма.

Кризис

Шумиха по поводу перестройки свидетельствует не столько о перспективах советского общества, сколько о его кризисном состоянии.

Я утверждаю, что это кризисное состояние является первым в истории реального коммунизма специфически коммунистическим кризисом в условиях нормального и даже успешного развития данного типа общества.

Я называю кризис такого рода социальным в отличие от характерных для капитализма кризисов экономических. Хотя подобный кризис обнаруживается прежде всего в экономике, его нельзя считать экономическим по причинам и по широте.

Тяжелое экономическое состояние страны здесь есть следствие более глубоких причин, лежащих в самом базисе коммунистического общества. А кризис охватил все сферы советского общества, включая экономику, управление, идеологию, культуру. Этот кризис есть результат суммарного действия всех основных феноменов коммунистической организации общества.

Можно доказать с математической убедительностью неизбежность таких кризисов. Разумеется, проявления их могут быть ослаблены и даже скрыты, как это имеет место в странах Запада при экономических кризисах. Но это не отменяет объективную закономерность, которая так или иначе даст о себе знать в виде тенденции к общему спаду в жизни общества.

Горбачевская перестройка есть не только проявление и следствие специфически коммунистического кризиса, но и поиск путей выхода из него. Этот кризис может быть преодолен лишь методами специфически коммунистическими, то есть методами, которые открыто применялись в сталинские годы и в завуалированной форме во все послесталинские годы.

Нынешнее советское руководство утратило веру в надежность этих средств и боится, что их применение вновь обнажит перед всем миром сущность коммунизма. Поэтому оно, впав в состояние растерянности перед лицом неумолимых законов истории, пытается заставить советское общество преодолевать специфически коммунистический кризис совсем некоммунистическими, западнообразными методами.

Но на этом пути трудности не преодолеваются, а лишь отодвигаются в будущее. Чем больше советское руководство добьется кажущихся успехов сейчас, тем серьезнее будут реальные трудности, которые возникнут в ближайшее время как неизбежное следствие этих временных успехов.

Заключение

Судьбу перестройки в конечном итоге решат не постановления ЦК КПСС, не советская пропаганда и даже не западные средства массовой информации, а реальные фундаментальные факторы советской и международной жизни. Чтобы предвидеть ее, надо найти объективные ответы на такие вопросы:

– каким слоям советского населения и в каких отношениях выгодна перестройка и каким нет?

– каковы общие выгоды для страны от перестройки, и каковы ее отрицательные последствия?

– как сказываются эти последствия на социальном строе страны, на идейно-моральном состоянии населения и на обороноспособности государства?

– к каким последствиям перестройка ведет во взаимоотношениях со странами советского блока и в самих этих странах?

– как реально складывается международная ситуация для Советского Союза, и как будет эволюционировать отношение к перестройке в мире в течение длительного времени?

Нью-Йорк, 1988

Александр Зиновьев