Темная сторона Томаса Джефферсона

В конце концов, Рэндольфу пришлось признаться Джефферсону в том, что на самом деле происходило на плантации. Он написал, что Грейнджер «не может руководить своими людьми». Единственным методом воздействия был кнут. Рэндольф писал о «случаях неповиновения, настолько вопиющих, я сам был вынужден вмешаться и наказать рабов». Разумеется, сам Рэндольф не брал в руки кнут, для этого на плантации были профессионалы. 

Вероятнее всего, он обратился за помощью к Уильяму Пейджу, белому надзирателю, управлявшему фермами Джефферсона на другом берегу реки, который славился своей жестокостью. В записях плантации Джефферсона регулярно встречаются намеки – недвусмысленные, косвенные или эвфемистические – что машина Монтичелло работала на тщательно откалиброванной жестокости. Некоторые рабы не желали подчиняться своим хозяевам. Некоторым, по словам Джефферсона, «требовалась порция дисциплины, чтобы они начали выполнять свою работу». Этот простой принцип его политики на плантации зачастую отходит на второй план по сравнению с другим широко известным высказыванием Джефферсона: «Я люблю усердие и ненавижу жестокость». Джеффесрон произнес эту жизнеутверждающую фразу в беседе со своим соседом, но, вполне вероятно, он обращался к самому себе. Он ненавидел конфликты, не любил ситуации, когда ему приходилось наказывать людей, и находил способы дистанцироваться от насилия, которого требовала его система.

Джефферсон осуждал надсмотрщиков, называя их «самой презренной, опустившейся и беспринципной расой», людьми, которых обуяла «гордость, высокомерие и дух превосходства». Хотя он и презирал этих зверей, именно эти бессердечные люди следили за тем, чтобы дела на плантации шли, как надо. Джефферсон нанимал их, отдавая приказ наладить дисциплину.

В 1950-х годах историк Эдвин Беттс (Edwin Betts), занимавшийся редактированием отчетов полковника Рэндольфа о делах на плантации для «Фермерской книги Джефферсона», столкнулся с этой запрещенной темой и решил удались абзац, который не вписывался в добродетельный образ Джефферсона. Рэндольф в своем отчете сообщал Джефферсону, что работа на гвоздильной фабрике идет очень хорошо, потому что детей секут. В середине холодной зимы подростки не хотели приходить на фабрику хозяина до восхода солнца. Поэтому надзиратель Габриэль Лилли сек их «за прогулы».

Беттс решил, что образ детей, избиваемых в Монтичелло, необходимо скрыть, поэтому он не включил этот документ в свое издание. В его голове прочно закрепился совершенно другой образ: во введении книги говорилось следующее: «Джефферсон приблизился к тому, чтобы создать на своей плантации идеальное сельское сообщество». Беттс не мог ничего изменить в письме Рэндольфа, но, если спрятать его в архивах Исторического общества Массачусетса, никто о нем не узнает. Полный текст этого отчета был впервые напечатан лишь в 2005 году. 

Решение Беттса исключить этот документ из издания имело большое значение в формировании консенсуса в научном сообществе, который заключался в том, что Джефферсон управлял своими плантациями, не прибегая к суровым наказаниям. На основании издания Беттса Джек Маклафлин (Jack McLaughlin) написал, что Лилли «пускал в ход плетку только в отсутствие Джефферсона, но последний положил этому конец».

«Рабство было злом, с которым Джефферсон вынужден был мириться, - писал историк Меррилл Питерсон (Merrill Peterson), - и он пытался смягчить это небольшими дозами гуманности, какие только позволяла эта дьявольская система». Питерсон цитирует жалобы Джефферсона по поводу рабочей силы, «неэффективности рабского труда», и делает акцент на человеколюбии Джефферсона: «В управлении своими рабами Джефферсон поощрял усердие, инстинктивно он был слишком мягкосердечным, чтобы его требовать. По всеобщему признанию, он был добрым и щедрым хозяином. Его убежденность в несправедливости института рабства усиливала чувство ответственности перед его жертвами».

Как пишет Джозеф Эллис (Joseph Ellis), только «в редких случаях и в качестве последнего средства он приказывал надзирателям высечь рабов». По словам Думаса Малоуна (Dumas Malone), «доброта Джефферсона к своим слугам граничила с потаканием, и в рамках института, который он так не любил, рабы были обеспечены всем необходимым. Его "люди” были ему преданы».

Как правило, с рабами, жившими на вершине холма, включая семьи Хеммингсов и Грейнджеров, обращались лучше, чем с рабами, работавшими в полях у подножия холма. Но машине рабства было трудно противостоять.

В сравнении с множеством прежних жестоких надзирателей появление в Монтичелло Габриэля Лилли в 1800 году, казалось, предвещало менее суровую жизнь. Первый отчет полковника Рэндольфа был достаточно оптимистичным: «Все идет хорошо, а люди под руководством Лилли работают превосходно». Второй его доклад, который он отправил Джефферсону примерно две недели спустя, можно было назвать восторженным: «Лилли работает в Монтичелло с большим воодушевлением: он настолько уравновешенный человек, что под его началом люди работают в два раза лучше, не высказывая ни малейшего недовольства». Помимо того, что Джефферсон поставил Лилли выше рабочих «на земле» в Монтичелло, он назначил его ответственным на гвоздильном производстве за дополнительную плату в 10 фунтов в год.

Как только Лилли укрепил свое положение, его уравновешенность, очевидно, испарилась, поскольку Джефферсон начал беспокоиться о том, как Лилли обращается с работниками гвоздильного производства, с многообещающими мальчиками, работой которых Джефферсон руководил лично и которых он намеревался продвигать по лестнице роста плантации. Он написал Рэндольфу: «Я забыл попросить тебя об услуге, чтобы ты поговорил с Лилли о его обращении с гвоздарями. Плеть разрушит их веру в мое расположение к ним и в себя. Поэтому к таким наказаниям нельзя прибегать, за исключением крайних случаев. Как только они снова окажутся под моим руководством, я постараюсь, чтобы они вспомнили о стимулирующем воздействии характера». Однако в этом же письме он подчеркивает, что необходимо поддерживать необходимый уровень производительности: «Надеюсь, Лилли следит за тем, чтобы юные гвоздари работали достаточно усердно, чтобы обеспечивать наших клиентов». 

Полковник Рэндольф немедленно отправил обнадеживающий и тщательно сформулированный ответ: «В Монтичелло все порядке. Все гвоздари работают и успешно выполняют даже тяжелые задания… Я уже давал распоряжение более милосердно относиться к рабочим всем надзирателям (Бервелл полностью отказался от кнута) еще до того, как вы мне об этом написали: мальчики больше не подвергаются наказаниям, за исключением редких случаев, когда их наказывают за прогулы». На то, что мальчиков бьют кнутом и что выражение «более милосердно» имело довольно расплывчатое значение, Джефферсон не ответил: детей нужно было «занимать» работой.

Очевидно, Джефферсону не нравился режим Лилли на гвоздильном производстве. Вскоре Джефферсон поставил вместо него Уильяма Стюарта, при этом Лилли продолжал руководить взрослыми рабами, строившими мельницу и канал. Под мягким руководством Стюарта (которое во многом объяснялось привычкой выпивать), продуктивность гвоздильного производства упала. Мальчиков-гвоздарей необходимо было приструнить. В одном из своих писем Джефферсон сообщил своему столяру ирландского происхождения Джеймсу Динсмору (James Dinsmore), что он собирается вернуть Лилли на гвоздильное производство. Может показаться довольно странным, что Джефферсон посчитал необходимым объяснять свои решения относительно надсмотрщиков плантации, которые не имели никакого отношения к Динсмору, однако мастерская Динсмора находилась всего в нескольких шагах от гвоздильного производства. Джефферсон таким образом хотел подготовить Динсмора к сценам, свидетелем которых ему предстоит стать, когда вернется Лилли, и которых он не наблюдал при Стюарте, но тон хозяина был решительным: «Я не могу позволить мальчикам-гвоздарям оставаться под руководством мистера Стюарта. Они уже долгое время приносят мне вместо прибыли только убытки. По правде сказать, им требуется порция дисциплины, чтобы они снова начали приемлемо работать, а Стюарту самому не хватает этой дисциплины. В целом, я считаю, что мальчикам также будет полезно, если их снова передадут под руководство мистера Лилли».

Случай невероятной жестокости – нападение одного мальчика на другого – может в некотором смысле служить показателем того, насколько мальчики боялись Лилли. В 1803 году мальчик-гвоздарь по имени Кэри молотком разбил голову другому мальчику по имени Браун Колберт. Колберт быстро впал в кому и несомненно умер бы, если бы полковник Рэндольф не вызвал немедленно доктора, который сделал мальчику операцию на мозге. При помощи пилы для трепанации врач вернул сломанную часть черепа на место, уменьшив таким образом давление на мозг. К всеобщему удивлению юноша выжил.

Разумеется, то, что Кэри совершил такое жестокое нападение, было плохо, но его жертвой стал мальчик из семьи Хемингсов. Джефферсон написал гневное письмо Рэндольфу, где говорилось, что «я должен сделать из него пример для устрашения остальных, чтобы сохранить порядок, который мальчикам решительно необходим». Далее он написал о той пропасти за пределами границ Монтичелло, в которую рабы могут быть брошены: «В нашем штате часто бывают торговцы неграми из Джорджии». В своем отчете о происшествии Рэндольф упомянул о мотиве Кэри: мальчика «привела в ярость шутка Брауна, который спрятал часть его прутьев для изготовления гвоздей, чтобы подразнить Кэри». Но в условиях режима Лилли эта шутка могла стоить Кэри очень дорого. Колберт знал правила, ему было хорошо известно, что, если Кэри не найдет прутья, он не сможет выполнить норму, а это означало, что Лилли его изобьет. Именно поэтому он совершил такое яростное нападение.

Дочь Джефферсона Марта написала отцу, что один из рабов по имени Джон попытался отравить Лилли, вероятно, надеясь от него избавиться. Джону не грозило серьезное наказание, потому что он был наемным рабом: если бы Лилли ранил его, то Джефферсону пришлось бы заплатить хозяину Джона, поэтому у Лилли не было возможности ему отомстить. Джон, вероятно, осознав границы своей безнаказанности, пользовался всякой возможностью, чтобы провоцировать и вредить Лилли, а однажды «он срубил деревья в его саду и уничтожил его вещи».

Но у Лилли тоже был своего рода иммунитет. Он понял, насколько Джефферсон нуждается в нем, когда изменились условия его договора с хозяином: с 1804 года он получал уже не фиксированную сумму жалования, а 2% от общей прибыли. С этого момента уровень производительности резко вырос. Весной 1804 года Джефферсон написал своему поставщику: «Управляющий гвоздильного производства сумел настолько увеличить его производительность, что теперь я вынужден просить вас поставлять мне больше материалов, чем было нужно прежде».

Сохранение высокого уровня производительности требовало соответствующего уровня дисциплины. Поэтому осенью 1804 года, когда Лилли сообщили, что один из мальчиков-гвоздарей заболел, он и слышать об этом не захотел. Один из белых рабочих Монтичелло, плотник по имени Джеймс Олдэм, который пришел в ужас от того, что произошло дальше, сообщил Джефферсону о «варварском обращении Лилли с Малышом Джимми».

По словам Олдэма, Джеймс Хемингс, 17-летний сын домашней служанки Критты Хемингс, болел уже трое суток, и его состояние было настолько тяжелым, что Олдэм опасался за его жизнь. Он перенес юношу к себе в комнату, чтобы присматривать за ним. Когда Олдэм сообщил Лилли, что Хемингс серьезно болен, надзиратель ответил, что он кнутом заставит Джимми работать. Олдэм «умолял его не наказывать юношу», но безуспешно. За этим последовало то самое «варварское обращение»: Лилли «за один день избил Джимми кнутом три раза, после чего юноша не мог даже поднять руку».

Если человека избивать до такой степени, то это не заставит его работать, это его искалечит. Но такое обращение также служит хорошим уроком для других рабов, особенно для тех, которые, подобно Джимми, принадлежали к элитному классу домашней прислуги и которые могли вообразить, что они стоят выше авторитета Габриэля Лилли. После того как Джимми Хемингс поправился, он бежал из Монтичелло, присоединившись к сообществу свободных черных и беглых рабов, зарабатывавших на жизнь в качестве лодочников на реке Джеймс, плавая между Ричмондом и небольшими деревнями на берегу реки. Обратившись к Хемингсу через Олдэма, Джефферсон попытался убедить его вернуться домой, но не стал посылать за ним людей, занимавшихся поисками беглых рабов. В документах не содержится никаких упоминаний о том, что Джефферсон пытался возражать против методов Лилли, который совершенно не раскаивался в том, что избил и потерял ценного раба, а кроме того потребовал удвоить жалование до 100 фунтов. Это поставило Джефферсона в затруднительное положение. Он не высказывал своего недовольства по поводу режима Лилли, который Олдэм назвал «самым беспощадным», но он не хотел платить Лилли 100 фунтов. Джефферсон написал, что лучшего надсмотрщика чем Лилли и пожелать нельзя – «мне не найти человека, который выполнял бы мои распоряжения лучше, чем Лилли».

Недавно в Монтичелло ведущий археолог Фрейзер Нейман (Fraser Neiman) прошел к ущелью тем путем, которым ездил Джефферсон во время своих прогулок в экипаже. Эта дорога ведет мимо дома Эдмунда Бейкона (Edmund Bacon), надсмотрщика, который работал на Джефферсона с 1806 по 1822 год – дом расположен примерно в миле от поместья. Когда Джефферсон покинул свой пост в 1809 году, он распорядился перенести гвоздильное производство с вершины холма – он больше не хотел даже видеть его, не говоря о том, чтобы им руководить – на место у подножия холма в 100 ярдах от дома Бейкона. Археологи обнаружили неоспоримые доказательства того, что на этом месте было гвоздильное производство – гвозди, металлические прутья, уголь и шлак. Нейман отметил на своей карте местоположение производства и дома Бейкона. «Гвоздильное производство было беспокойным местом, - пишет он. - Это могло стать причиной того, что его убрали с вершины холма и перенесли на это место в непосредственной близости от дома надзирателя».

Примерно в 600 футах к востоку от дома Бейкона стояла хижина Джеймса Хаббарда, раба, которых жил один. Археологи провели более 100 пробных раскопок, но ничего не нашли. Однако когда они проверили это место детекторами металла и нашли несколько обработанных гвоздей, этого оказалось достаточным, чтобы убедить ученых в том, что они нашли место, где стоял дом Хаббарда. В 1794 году Хаббарду было 11 лет, и он жил со своей семьей в Поплар-Форест – второй плантации Джефферсона недалеко от Линчбурга, штат Вирджиния – когда Джефферсон привез его в Монтичелло, чтобы тот смог работать на новой гвоздильном производстве на вершине холма. Такое решение Джефферсона свидетельствовало о его благосклонном отношении к семье Хаббардов. Отец Джеймса, опытный сапожник, смог дорасти до должности управляющего рабами в Поплар-Форест, и Джефферсон видел такой же потенциал и в его сыне. Поначалу Джеймс работал ужасно, переводя впустую больше материала, чем любой другой мальчик-гвоздарь. Возможно, он просто медленно учился, возможно, он ненавидел это дело, но со временем он стал работать с каждым днем все лучше и лучше, пока не добился блестящих результатов. Когда Джефферсон измерил продукцию гвоздильного производства, он обнаружил, что продуктивность Хаббарда в изготовлении гвоздей из металлических прутьев была самой высокой – около 90%.

Будучи образцовым рабом, готовым работать над собой, Хаббард хватался за любую возможность, которую ему предоставляла система. В свободное от работы на гвоздильном производстве время он брался выполнять другие поручения, чтобы заработать немного денег. Он жертвовал сном, чтобы заработать, подбрасывая уголь и поддерживая огонь в печи по ночам. Джефферсон также платил ему за перевозку грузов – это было свидетельством большого доверия к рабу, потому что человек, имеющий в своем распоряжении лошадь и разрешение покидать плантацию, мог легко сбежать. Благодаря своему трудолюбию Хаббард скопил достаточно денег, чтобы купить хорошую одежду, в том числе шляпу, бриджи и два пальто.

Однажды летом 1805 года, в начале второго президентского срока Джефферсона, Хаббард исчез. В течение многих лет он тщательно скрывал свои намерения, притворяясь верным и трудолюбивым рабом. Он выполнял работу не для того, чтобы сделать свою рабскую жизнь более комфортной, а чтобы бежать от нее. Он покупал одежду не для того, чтобы покрасоваться, а чтобы обмануть бдительность надзирателей. 

Хаббард был в бегах уже в течение многих недель, когда президент получил письмо от шерифа округа Фэйрфакс. Он посадил под стражу человека по фамилии Хаббард, который признался в том, что был беглым рабом. В своем признании Хаббард рассказал подробности своего побега. Он договорился с Уилсоном Лилли, сыном надсмотрщика Габриэля Лилли, который в обмен на 5 долларов и пальто согласился достать рабу поддельные документы об освобождении и билет до Вашингтона. Но неграмотность сыграла с Хаббардом злую шутку: он не смог разобраться в том, что документы, которые ему написал Уилсон Лилли, оказались недостаточно убедительными. Когда Хаббард добрался до округа Фэйрфакс, находившегося на расстоянии 100 миль к северу от Монтичелло, его остановил шериф, требуя предъявить документы. Шериф понял, что это подделка, когда увидел документы, и арестовал Хаббарда, не забыв попросить у Джефферсона награду за поимку раба, потому что он подверг себя «огромному риску», арестовывая такого «сильного раба».

Хаббарда вернули в Монтичелло. Если он и был как-то наказан за свой побег, то в документах нет никаких упоминаний об этом. В действительности, создается впечатление, что Хаббард добился прощения и вернул к себе расположение Джефферсона в течение года. Октябрьское расписание от 1806 года свидетельствует о том, что Хаббард получал больше материала, чем любой другой работник, и в день производил 15 фунтов гвоздей. В то Рождество Джефферсон позволил ему съездить из Монтичелло в Поплар-Форест, чтобы встретиться с семьей. Возможно, Джефферсон снова стал доверять Хаббарду, но Бейкон продолжал относиться к нему с осторожностью.

Однажды, когда Бейкон попытался выполнить один из заказов на гвозди, он обнаружил, что весь запас восьмипенсовых гвоздей – 300 фунтов гвоздей на сумму в 50 долларов – исчез: «разумеется, их украли». Он сразу заподозрил Джеймса Хаббарда и допросил его, но Хаббард «решительно все отрицал». Бейкон обыскал хижину Хаббарда, но ничего не нашел. Несмотря на отсутствие доказательств, Бейкон был убежден, что это дело рук Хаббарда. Он посоветовался с белым управляющим гвоздильным производством Рубеном Грейди: «Давай оставим это. Он где-то их спрятал, и если мы больше не будем об этом говорить, мы найдем гвозди».

Идя по лесу после сильного дождя, Бейкон заметил на траве следы грязной обуви по одну сторону от тропинки. Он пошел по следам и там, где они заканчивались, обнаружил коробку с гвоздями. Он немедленно направился на вершину холма, чтобы рассказать Джефферсону о своей находке и о том, что, по его мнению, вором был именно Хаббард. Джефферсон «очень удивился и очень расстроился», потому что Хаббард «всегда был его любимым рабом». Джефферсон сказал, что он лично поговорит с Хаббардом на следующее утро, когда он будет проезжать мимо дома Бейкона.

Когда Джефферсон появился там на следующий день, Бейкон позвал Хаббарда. При виде своего хозяина Хаббард разрыдался. Бейкон написал: «Я никогда не видел, чтобы человек – белый или черный – впадал в такое отчаяние, в какое впал он при виде хозяина. Он был чрезвычайно расстроен и подавлен… Мы все ему верили. Теперь доверие к нему исчезло». Хаббард со слезами на глазах просил прощения «снова и снова». Для раба кража означала смертный приговор. Одного беглого раба, который проник на частный склад Бейкона и украл три куска бекона и мешок зерна, приговорили к повешению. Губернатор заменил приговор, и раба «перевели» - этот термин означал продажу государством раба на плантации Юга или в Вест-Индию. 

Мольбы Хаббарда тронули даже Бейкона – «я чувствовал себя чрезвычайно плохо» - но он хорошо знал, что должно случиться потом: Хаббарда нужно будет высечь. Поэтому он очень удивился, когда Джефферсон повернулся к нему и сказал: «Ах, сэр, мы не можем его наказывать. Он уже и так достаточно пострадал». Джефферсон поговорил с Хаббардом, «надавал ему кучу хороших советов», и снова отправил его на гвоздильное производство, где его ждал Рубен Грейди, «чтобы высечь его». 

Великодушие Джефферсона, казалось, изменило Хаббарда. Когда он вернулся на гвоздильное производство, он сказал Грейди, что он долгое время искал религиозную веру, «но я никогда прежде не слышал ничего, что прозвучало бы или подействовало на меня так, как подействовали слова хозяина «иди и никогда больше так не делай». Поэтому теперь он «был решительно настроен искать веру до тех пор, пока я ее не найду». Бейкон заметил: «Уверен, что скоро он придет ко мне и попросит разрешения креститься». Но это тоже было обманом. Во время своих отлучек с плантации, когда он якобы посещал церковь, он готовил свой следующий побег.

В период праздников в конце 1810 года Хаббард снова исчез. Документы, касающиеся побега Хаббарда, свидетельствуют о том, что на плантациях Джефферсона действовала сеть секретных осведомителей. У Джефферсона был, по крайней мере, один шпион из рабов, который был готов доносить на своих за деньги. Джефферсон писал, что он «привлек к делу одного надежного негра и пообещал ему награду, если он сможет нам рассказать о местонахождении Хаббарда». Но шпиону не удалось ничего узнать. Спустя некоторое время Джефферсон написал, что о Хаббарде «ничего не слышно». Но это была неправда: нескольким людям все же было известно о передвижениях Хаббарда. 

Джефферсон не смог разрушить стену молчания в Монтичелло, однако один из информаторов в Поплар-Форест сообщил надсмотрщику, что лодочник, принадлежащий полковнику Рэндольфу, помог Хаббарду бежать, тайно переправив его по реке Джеймс, несмотря на то, что за беглецом охотились патрули двух или даже трех округов. Этот лодочник, вероятно, был членом организованной сети, работавшей на реках Риванна и Джеймс и тайно переправлявшей товары и беглецов.

Возможно, Хаббард пытался установить контакт со своими друзьями вокруг Монтичелло, возможно, он планировал снова бежать на Север, возможно, все это было ложной информацией, распространением которой занимались друзья Хаббарда. В какой-то момент Хаббард двигался на юго-запад, через Голубой хребет. Он прибыл в город Лексингтон, где более года жил как свободный человек, достав себе безупречный поддельный документ об освобождении.

В газете Richmond Enquirer появилось объявление о розыске с описанием Хаббарда: «гвоздарь, 27 лет, ростом в шесть футов, крепкий и сильный, бесстрашного нрава, с выразительными и резкими чертами, темным цветом лица, может много выпить, при себе имеет деньги и, возможно, пропуск для свободного проезда, во время предыдущего побега попытался выбраться за границы штата и уйти на север… возможно, в этот раз он движется в этом же направлении». 

Через год после своего побега Хаббарда заметили в Лексингтоне. Но прежде чем его поймали, он успел бежать, направляясь дальше на запад к Аллеганским горам. Но Джефферсон послал за Хаббардом специального человека, чьей работой было ловить беглых рабов. Хаббарда, закованного в кандалы, доставили обратно в Монтичелло, где Джефферсон публично его наказал: «Я приказал жестоко выпороть его в присутствии его прежних друзей и отправил в тюрьму». Под ударами кнута Хаббард рассказал подробности своего побега и назвал имя своего сообщника: он смог бежать, купив настоящие документы об освобождении у одного чернокожего в округе Олбемарл. Этот человек, снабдивший Хаббарда документами, провел в тюрьме полгода. Джефферсон продал Хаббарда одному из своих надзирателей, и его дальнейшая судьба неизвестна.

Жизнь рабов была похожа на жизнь народа оккупированной страны. Как выяснил Хаббард на своем личном опыте, мало кому из рабов удавалось скрываться от объявлений в газетах, патрулей, бдительных шерифов, требующих документы, и охотников за головами с их ружьями и собаками. Хаббард был достаточно смелым и отчаянным, чтобы попытаться бежать дважды, потому что ему не нужны были те поощрения, которыми Джефферсон награждал сотрудничающих, усердных и трудолюбивых рабов.

В 1817 году в Швейцарии умер старый друг Джефферсона, герой Войны за независимость Тадеуш Костюшко. Польский дворянин, приехавший в 1776 году из Европы, чтобы помочь американцам, оставил Джефферсону значительное состояние. По завещанию Костюшко Джефферсон должен был использовать эти средства на то, чтобы освободить своих рабов и купить землю и оборудование, чтобы бывшие рабы могли начать самостоятельную жизнь. Весной 1819 года Джефферсон размышлял над тем, как поступить со своим наследством. Костюшко сделал его своим душеприказчиком, поэтому на Джефферсоне лежали юридические и личные обязательства перед его покойным другом по выполнению условий завещания.

Условия завещания не удивили Джефферсона. Он сам помогал Костюшко писать завещание, в котором говорится следующее: «Тем самым я поручаю моему другу, Томасу Джефферсону, на всю сумму наследства выкупить негров у самого себя и других плантаторов и дать им свободу». Состояние Костюшко составляло примерно 20 тысяч долларов, в переводе на современные деньги это около 280 тысяч долларов. Но Джефферсон отказался от этого дара, несмотря на то, что это могло бы сократить сумму долга, который навис над Монтичелло, освободив его при этом от того, что сам Джефферсон в 1814 году назвал «нравственным позором» - от рабства.

Если бы Джефферсон принял наследство Костюшко, половина его должна была достаться не самому Джефферсону, а фактически его рабам: деньги должны были пойти на покупку земли, скота, оборудования и оплату транспорта, чтобы негры могли жить в таких штатах как Иллинойс или Огайо. Более того, рабами, которые более всего были готовы к освобождению – кузнецы, бондари, плотники и опытные фермеры – Джефферсон дорожил больше всего. Кроме того, он не мог позволить, чтобы об истинной причине освобождения рабов стало известно в обществе.

Долгое время было принято считать рабов тем активом, который можно изъять за долги, но Джефферсон в корне изменил эту ситуацию, превратив рабов в гарантийное обеспечение огромного займа, который в 1796 году он взял в голландском банковском доме для того, чтобы перестроить Монтичелло. Он стал пионером в монетизации рабов, точно так же как он стал пионером в индустриализации и диверсификации рабства.

Еще до своего отказа от наследства Костюшко, когда Джефферсон обдумывал, стоит ли принимать этот дар, он написал одному из управляющих своими плантациями: «Рождение женщиной детей каждые два года приносит больше дохода, чем работа самого трудолюбивого взрослого раба. В этом смысле провидение устроило все так, что наши обязанности и наши интересы полностью совпадают… Таким образом в отношении наших женщин и их детей я прошу вас втолковать надсмотрщикам, то нас в первую очередь заботит не работа этих людей, а их численный прирост».

В 1790-х годах, когда Джефферсон закладывал своих рабов для постройки Монтичелло, Джордж Вашингтон пытался наскрести средств для освобождения рабов в Маунт-Вернон, которое он, в конце концов, приказал провести в своем завещании. Он доказал, что освобождение рабов было не только возможным, но и осуществимым, отвергая все рациональные доводы Джефферсона. Джефферсон настаивал на том, что многонациональное общество, где чернокожие люди будут свободными, невозможно, но Вашингтон так не думал. Вашингтон также никогда не утверждал, что чернокожие люди стоят ниже белых или что их необходимо выслать из страны. 

Довольно любопытно, что нравственным образцом эры отцов-основателей мы считаем именно Джефферсона, а не Вашингтона. Возможно, это можно объяснить тем, что Отец нации оставил после себя спорное наследие: освобождение его рабов превратилось не в заслугу, а в упрек его эпохе, а также в упрек казуистам и спекулянтам будущего.

После смерти Джефферсона в 1826 году членам семей его самых преданных рабов пришлось расстаться друг с другом. На аукционе была продана Каролин Хьюз, 9-летняя дочь садовника Джефферсона Уомли Хьюза. Члены одной семьи рабов попали к восьми различным покупателям, другой – к семи.

Джозеф Фоссетт, кузнец Монтичелло, оказался одним из немногих рабов, которым дали свободу по завещанию Джефферсона, но Джефферсон оставил всю его семью в рабстве. В течение полугода, прошедших со смерти Джефферсона и до аукциона, Фоссетт пытался договориться с семьями в Шарлоттсвилле, чтобы те купили его жену и шестерых из семи его детей. Его старшего сына (по иронии судьбы родившегося в Белом доме) уже передали внуку Джефферсона. Фоссетт нашел покупателей, которые заинтересовались его женой, его сыном Питером и еще двумя детьми, но три его дочери были проданы различным людям. Одна из них 17-летняя Пэтси сразу же бежала от своего нового хозяина, сотрудника Университета Вирджинии.

Джозеф Фоссетт провел десять лет у своей наковальни, стараясь заработать деньги для того, чтобы вернуть свою жену и детей. К концу 1830-х годов у него уже было достаточно средств, чтобы выкупить 21-летнего Питера, но его владелец отказался от своего обещания. Вынужденные оставить Питера в рабстве и уже потерявшие трех дочерей, Джозеф и Эдит Фоссетт уехали из Шарлоттсвилля в Огайо примерно в 1840 году. Много лет спустя в 1898 году, будучи уже свободным человеком, Питер, которому тогда было уже 83 года, сказал, что он никогда не забудет того момента, когда его «поставили на аукционный помост и продали как лошадь».