Год назад ушла из жизни легенда советского кино

Людмила Гурченко умерла вечером у себя дома, послушав одну из своих самых знаменитых песен — «Хорошее настроение» из фильма «Карнавальная ночь». Дома был супруг актрисы Сергей Сенин, на руках которого она и скончалась. У Людмилы Марковны случился сердечный приступ, а «скорая» приехала слишком поздно. Гурченко было 75 лет, она только что снялась в автобиографическом фильме «Легенда» и продолжала работу над собственной картиной «Пестрые сумерки». С кончиной легендарной актрисы ушла целая эпоха советского кино. Гурченко блестяще сыграла в фильмах «Карнавальная ночь», «Соломенная шляпка», «Небесные ласточки», «Пять вечеров», «Вокзал для двоих», «Любимая женщина механика Гаврилова», «Любовь и голуби»… Ее жизнь в творчестве была счастливой и трагичной. Ее личная жизнь оказалась не менее сложной. «Я все отдала работе, была плохой мамой, но любила эту жизнь», — признавалась Людмила Марковна.

«Гурченко очень любила, когда ее называли Люсей»

 — Люся Гурченко — любовь моя! — сказал «ФАКТАМ» знаменитый режиссер, народный артист России и Украины Роман Виктюк. — Я полюбил ее, еще когда смотрел «Карнавальную ночь». Тогда Гурченко была звездой номер один для всего Советского Союза — худенькая, миниатюрная, с потрясающе обаятельной улыбкой. Актриса просто сводила мужчин с ума. Помню, первый раз увидев ее в кино, подумал: вот женщина, с которой на сцене можно лепить все, что угодно. А познакомились мы с Люсей гораздо позже. В то время я уже переехал в Москву, режиссировал и был успешен…

— Вы так и называли ее всегда — просто Люся?

 — Она очень любила, когда к ней так обращались. Была Люсей для всех: родных, друзей и даже незнакомых. Говорила, что не обижается на поклонников, когда к ней так обращаются, потому что становится к ним ближе. Люся никогда не скрывала своего «народного» происхождения. Да это было и невозможно. Гурченко гордилась тем, что она украинка, харьковчанка. Обожала украинский язык, песни. В компании могла вдруг затянуть: «Ти ж мене пiдманула…» Да и душа у нее была широкая, украинская. Говорила: «Рома, я чувствую свою постоянную связь с сердцем Украины». Гурченко считала, что истинная столица таки находится в родном Харькове — городе ее отца.

* «Люся Гурченко — любовь моя!» — не устает повторять режиссер Роман Виктюк. Фото Сергея Тушинского, «ФАКТЫ»

— У Людмилы Марковны была необычайно сильная связь с папой.

 — Мне иногда казалось, что после смерти Марк Гаврилович просто переселился в дочь. Люся говорила, что папа был ее двигателем. Ни одно застолье не обходилось без воспоминаний о нем, каких-то смешных рассказов. Причем Люся делала это с украинским говорком, особым шармом, который был присущ только ей.

— Несмотря на внешнюю беззаботность, говорят, Людмила Марковна была очень сложным человеком.

 — Это правда. При первом же знакомстве она будто выстраивала невидимый барьер. Боялась людей, того, что ее ранят, поэтому впускала к себе в душу человека постепенно, маленькими шажками. Но если уж доверяла кому, то это было величайшее счастье. Надо сказать, мне непросто далась дружба с Гурченко. Людмила Марковна присматривалась ко мне несколько месяцев, узнавала, чем я занимаюсь, ходила на мои спектакли. А потом однажды позвонила и сказала: «Рома, давай работать». И мы уехали в Рим.

 — Я мечтал об этом долгие годы. Людмила Марковна была буквально создана для моей режиссуры. Она впитывала в себя информацию, как губка. Более умной, удобной для режиссера актрисы я, пожалуй, не встречал. Мы поехали в Рим по приглашению Фенди — великого итальянского дизайнера, занимавшейся мехами. Тогда это была ультразвезда в мировой моде. В центре Рима у нее была огромная вилла. В ней жила сама Фенди, а на территории, в благоухающем саду, стояли два гостевых домика. Каждый — дизайнерское совершенство. Нас принимали как звезд и расселили в этих домах.

Помню, Люся зашла к себе и ахнула: «Ромочка, ущипни меня, не верю, что это происходит со мной». Я говорю: «Тихо, тихо, Люся. Ты — звезда!» Мы приехали в Италию на примерки костюмов, которые Фенди делала специально для моего спектакля в Москве. Главную роль в нем должна была сыграть Люся Гурченко. Это было начало 70-х годов прошлого века, полное отсутствие в советских магазинах красивых вещей. Мы с Люсей одевались с китайского базара. Помню, перезванивались друг с другом, договаривались о встрече на квартире одного из наших знакомых, который привозил заграничные шмотки. В те годы была страшно популярна джинсовая одежда, и вот мы с Гурченко, с ног до головы одетые в джинсу, прибыли в Рим.

— Могу себе представить ваше впечатление от древнего города и его магазинов…

 — Даже не можешь! Но денег-то у нас много не было, а купить хотелось абсолютно все: от трусиков до пальто. И вот случилось чудо, нас пригласили на самый популярный итальянский телеканал «RAI-1». Фенди была совершенно счастлива, сказав, что интервью на этом канале звезды дают только за большие гонорары. Мол, мы получим столько денег, что сможем купить себе все, что захотим, в самых дорогих магазинах. Уговаривать нас долго не пришлось, мы тут же согласились. Утром в тот день, когда у нас должен был состояться прямой эфир, мы с Люсей уже были в магазинах и отложили себе по несколько огромных пакетов, куда были уложены сумасшедше красивые шмотки! Потом, счастливые, прибежали на канал. Перед прямым эфиром к нам подошел какой-то менеджер, размахивая бумажкой с текстом на итальянском языке. Люся мне говорит: «Рома, ты умный, читай и подписывай». А что я? Итальянского я не знал, но в пылу совершеннейшей эйфории от происходящего с нами тут же бумажку подмахнул. Прямой эфир длился полчаса, и Люся страшно нервничала, все время шептала мне на ухо: «Боже, Боже, а вдруг наши пакеты кто-то заберет? А вдруг в магазине будет очередь?» Я говорил: «Люся, успокойся, это же не Советский Союз». А Люся: «Ты не знаешь людей…»

— Что же вы надели на прямой эфир?

 — Ой, мы были настоящими звездами. Фенди дала Люсе свое алое длинное платье — Гурченко выглядела в нем, как богиня. А я был в костюме от Карла Лагерфельда, в то время он сотрудничал с Домом Фенди. Мы смотрелись очень изысканно. Эфир прошел на ура — Люся пела, танцевала, шутила. Нам даже удалось назвать в эфире имена дизайнеров, что считалось настоящей рекламой. В общем, эфир удался, мы были совершенно счастливы, в финале нам кричали: «Брависсимо!» И вот выходим мы в коридор, но никого не видим. Я попросил переводчицу сказать продюсерам, что некрасиво заставлять звезд ожидать свой гонорар. Приходит переводчица с совершенно «опрокинутым» лицом и говорит, что перед эфиром мы подписали бумагу, в которой отказались от денег в пользу своей популярности в Италии. Это был шок. У Люси брызнули из глаз слезы, она разразилась такими словами, что если бы итальянцы их поняли, то, возможно, даже передумали насчет гонорара. Гурченко не унималась, все слова, которые она знала, видимо, еще от отца, были вылиты на головы продюсеров. «Я все равно хочу пойти в наши магазины, хотя бы посмотреть», — рыдая, сказала Люся, и мы понуро поплелись в центр города. В магазинах все лежало на своих местах, а наши кулечки с отложенными вещами аккуратно стояли.

«Когда Людмила Марковна вышла на подиум, модельер закричала: «Все манекенщицы могут уходить домой!»

— Неужели так ничего и не купили?

 — Ни-че-го! Люся проплакала весь вечер, а на следующий день мы должны были возвращаться в Москву. За нами приехало такси, и мы оба оставили свои наряды для прямого эфира на вешалках прямо возле входа в наши домики. До последнего надеялись, что нам их таки подарят. Уже сели в машину, и я говорю: «Люся, только не смотри на это красное платье. Мы с тобой богатые люди, у нас все есть». Естественно, нам никто ничего не вынес. Я теперь понимаю, нас просто боялись обидеть таким подношением, дав понять, что мы совершенно нищие. Мы уехали гордые и раздетые.

— Гурченко не хотелось все бросить и остаться за границей?

 — Что вы, она об этом никогда даже не думала. Люся была до мозга костей советским человеком, любящим свою родину. Конечно, работай она на Западе, ее ждал бы невероятный успех. И не только как актрисы. Помню, мы пришли на примерку к Фенди, а у нее как раз шла подготовка к показу. По подиуму ходили 19-летние девчонки — худющие жерди. Тут вдруг Фенди подходит и тихо просит меня: «Скажите Людмиле Марковне пусть она тоже выйдет на подиум». Люся тут же замахала руками: «Нет, нет, никогда. Рома, я не смогу тут переодеться. Ведь я не была еще в магазине и не купила себе красивое нижнее белье. Что обо мне будут думать?» Но я уговорил Гурченко и на время отвлек Фенди, чтобы она не смотрела, когда переодевалась актриса. И вот Людмила Марковна вышла на подиум в костюме Фенди. Увидев ее, модельер закричала: «Все манекенщицы могут уходить домой! Вот суперзвезда! Оставайтесь работать в моем Доме моделей». Действительно, Люся в свои 30 смотрелась гораздо эффектнее, чем 19-летние девчонки.

— У Людмилы Марковны всю жизнь была потрясающая фигура.

 — И поверь, она практически ничего для этого не делала. По крайней мере, никогда не соблюдала никаких диет. Любила макароны, не отказывалась от сала. Единственное, что иногда делала Люся, — ходила в хореографический зал и становилась к станку. Но ее пластика была от природы. Она могла пуститься в пляс совершенно без подготовки. Была похожа на кошку, которая приспосабливается к любым условиям. Помню, я приезжал к ней домой в ее небольшую двухкомнатную квартирку возле метро «Ботанический сад», мы репетировали прямо в комнате. Для Люси была совершенно не важна площадь помещения, она в любой момент, в любом месте чувствовала себя как на сцене.

*Даже в зрелые годы у Людмилы Марковны была потрясающая фигура и осиная талия

Тогда она жила с мамой, которую перевезла из Харькова после смерти отца. Это была очаровательная женщина, большая мастерица. В то время большим дефицитом был гипюр, а страстью Людмилы Марковны всегда было красивое нижнее белье. Помню, несколько раз я заставал маму Люси, которая сидела на кухне и пришивала к каким-то трусикам и лифчикам красивый гипюр, чтобы Люсечке было приятно. А Гурченко периодически встревала: «Мамо, ти все не так робиш. Це все гiмно!» Мамочка терпеливо перешивала.

— Спектакль, к которому вы готовились в Италии, таки состоялся?

 — Увы, нет. Вернувшись из Рима, мы привезли с собой эскизы 15 роскошных костюмов, в которых Гурченко должна была играть в этом спектакле. Но жена главного режиссера, просмотрев их, оставила для Люси лишь один наряд. Гурченко отрезала: «Играть в вашем театре этот спектакль я никогда не буду».

— Что за театр был?

 — Не хочу говорить. Нормальный театр, в кавычках. Но мы пожертвовали всем и отказались. Гордые. Хотя пьеса была написана итальянским драматургом специально для Люси. У Гурченко всегда было море завистников, я бы даже сказал — океан. Она все это, конечно, ощущала и старалась защищаться, как могла. Все ее хи-хи, ха-ха и были этой защитой от плохой энергии. С театром у Гурченко вообще были напряженные отношения. Когда она пришла в «Современник», ей дали роль Роксаны (по пьесе «Сирано де Бержерак». — Авт.). Она сыграла премьеру, а следующего спектакля уже не было. Ей сказали, что она как актриса не достойна уровня такого великого театра.

— Слишком яркая была?

 — Всех раздражало, что Люся так и не исправила наш украинский говор. Ее считали провинциалкой, которая все еще не достигла столичного уровня, по крайней мере, в театре. С ней очень легко расстались в «Современнике», и она до конца жизни не простила театру этого. Обида, нанесенная ей, навсегда осталась в сердце. К сожалению, в жизни ей не раз доводилось проходить через непонимание и предательство, в том числе и коллег. Люся страдала, но никогда не показывала этого на людях. О ее переживаниях знали лишь очень близкие люди. А их по пальцам пересчитать можно… Одна из последних наших встреч состоялась, кстати, у вас в Киеве — в нашей с Люсей любимой гостинице «Украина». Случилось, что мы одновременно были в Киеве по делам. Встретились за завтраком. Люся хорошо выглядела, хохотала, но в глазах уже была усталость. Последний раз я говорил с ней по телефону буквально за неделю до ее смерти. Она мне кричала: «Ты гений!» Я ей в ответ: «Ты гениальна!» Она хохотала: «Все гении врут одинаково…»