Применение высокотехнологичного оружия должно минимизировать боевые потери в военных конфликтах. Однако такое оружие оказывается весьма дорогостоящим, что, обычно, ведет к снижению физических объемов его закупок.

Считается, что данное сокращение количества компенсируется повышением качества, в частности – увеличением точности и высокой ситуационной осведомленностью западных армий благодаря развитию средств разведки.

Однако, по мнению заместителя директора Института политического и военного анализа Александра Храмчихина, эта компенсация во многом иллюзорна.

Высокая чувствительность западных армий и обществ к потерям (об этом подробно говорилось в статье "Три к одному") ведет к стремлению обеспечить возможность воевать без потерь, что, как считается, должно обеспечиваться применением высокотехнологичного оружия.

Однако такое оружие оказывается весьма дорогостоящим, что, обычно, ведет к снижению физических объемов его закупок. Дополнительно сокращению количества техники способствует отсутствие внешней угрозы, а в последнее время – финансово-экономические проблемы в связи с всемирным кризисом и кризисом еврозоны.

Считается, что это сокращение количества компенсируется повышением качества, в частности – увеличением точности (это снижает расход боеприпасов) и высокой ситуационной осведомленностью западных армий благодаря развитию средств разведки. Однако эта компенсация во многом иллюзорна.

Как известно, во время Второй мировой немецкий танк Pz.Kpfw.VI "Тигр" по своим ТТХ значительно превосходил любой танк антигитлеровской коалиции (кроме появившихся в самом конце войны советских ИСов).

Однако, это практически никак не помогло вермахту из-за того, что "Тигров" удалось построить очень мало, поэтому Т-34 и "Шерманы" просто взяли их количеством.

Как считают многие специалисты, вместо одного "Тигра" лучше было бы производить шесть гораздо более простых и дешевых Pz.Kpfw.IV, чьи ТТХ были ниже, чем у "Тигра", но зато их было бы на порядок больше.

Во время Вьетнамской войны истребители 1-го поколения МиГ-17 сбили не менее 16 (по американским данным) истребителей 3-го поколения F-4 "Фантом", истребители 2-го поколения МиГ-21 - не менее 38 "Фантомов" (по вьетнамским данным – в разы больше).

Это показывает, что качественное превосходство (даже в сочетании с количественным!) никоим образом не гарантирует от значительных потерь. При этом ни в коем случае нельзя забывать, что высокоточность оружия и ситуационная осведомленность повышают эффективность использования боевого потенциала, но не сам потенциал.

Даже если достичь максимальной эффективности "один боеприпас – одна пораженная цель" (что само по себе почти нереально в условиях реальной войны), всё равно нельзя поразить больше целей, чем в боекомплекте танка, самолета, вертолета, корабля имеется боеприпасов.

Таким образом, фактор качества ни в коем случае не может отменить фактора количества. В статье «Пилотируемые боевые самолеты - предел развития?» был описан гипотетический бой двух истребителей 5-го поколения F-22 против 20 истребителей 2-го поколения J-7 (китайская копия МиГ-21).

Даже если американские самолеты с большой дистанции собьют 10-12 китайских самолетов, оставшиеся сумеют сблизиться на дистанцию визуальной видимости, на которой уничтожат оба "Рэптора" просто за счет превосходства в количестве самолетов и ракет малой дальности при примерно одинаковой маневренности и меньших геометрических размерах J-7.

При этом потеря двух F-22 будет гораздо более болезненной, чем 10-15 J-7. В итоге чувствительность западных ВС к потерям возрастает еще сильнее, поскольку каждый отдельный образец боевой техники оказывается чрезвычайно дорогим как в прямом, так и в переносном (из-за ограниченного количества) смысле. Это можно назвать "эффектом линкора".

Реальные потери англичан в Ютландском сражении составили 14 кораблей суммарным тоннажем 111 000 т и 6 784 матроса и офицера убитыми. Германский флот потерял 11 кораблей (62 000 т.) и 3 058 человек личного состава

Как известно, с XVII века ВМС мира считали в линейных кораблях, которые не просто составляли основу флотов, а, по сути, были синонимами флотов. Но в Первую мировую войну стали заметны первые признаки упадка линкоров. Единственный бой линейных флотов (Ютландский) оказался безрезультатным.

Большую часть времени линкоры отстаивались в базах, а за них воевали крейсера и эсминцы. Кроме того, появились подводные лодки, представлявшие смертельную угрозу для линкоров. В межвоенный период к подлодкам добавилась авиация.

В годы Второй мировой выход линкора в море порождал панику в собственных штабах и правительственных кабинетах большую, чем у противника. Потеря сверхдорогого и сверхмощного линкора становилась национальной катастрофой, что перевешивало любую военную пользу от действий линкора.

Это привело к тому, что к концу 40-х линкоры были списаны везде (история 4 американских линкоров типа "Айова", доживших до конца 80-х, вывода не отменяет).

В настоящее время на Западе всё больше складывается ситуация, когда такими "линкорами", которые страшно послать в бой из-за риска потерь, становятся практически любые образцы боевой техники, в т.ч. те, которые всегда считались "расходным материалом" (например, танки и истребители).

В совокупности со снижением психологической готовности военнослужащих воевать это уменьшает военные возможности западных ВС почти до нуля. Воевать теперь можно только с совсем слабым противником, однако и здесь возникает еще одно проявление "эффекта линкора", о чем упоминалось в статье «Рост эффективности или забивание гвоздей микроскопами?»: современные высокоточные боеприпасы по цене почти сравниваются с поражаемыми ими целями (техникой 50-х – 60-х гг. выпуска), а иногда и превосходят их (например, ракета AGM-65 "Мейверик" последней модификации может оказаться дороже поражаемого ею танка Т-55 или гаубицы Д-30).

С учетом затрат на эксплуатацию дорогостоящей техники (в первую очередь – авиационной), даже в случае отсутствия потерь расходы западных стран на войну становятся сопоставимы с нанесенным противнику ущербом (это проявилось еще во время войны в Югославии в 1999 г.).

В итоге "удешевление" ВС (сокращение военных расходов), делает ВС крайне неэффективными, т.е., на самом деле, очень дорогими. Например, операция в Ливии была бы проведена, при условии задействования более значительного контингента, гораздо быстрее и, в конечном счете, гораздо дешевле, чем это случилось в реальности.

"Удешевленные" ВС многие задачи не могут выполнять вообще (причем таких задач становится всё больше), а другие выполняют очень медленно и с огромными затратами. В конечном счете, перед европейскими обществами неизбежно встанет вопрос о бессмысленности существования ВС в их традиционном виде.

Продолжая поглощать достаточно значительные средства, они утратили способность выполнять возложенные на них задачи. Причем, судя по всему, здесь уже пройдена "точка невозврата", поскольку восстановление боеспособности ВС потребует вложения очень значительных средств и коренного изменения общественной психологии. И то, и другое представляется практически невозможным.

Однако, сейчас уже возникла ситуация, когда европейские налогоплательщики оплачивают услугу, которая им не может быть оказана. Одним из вариантов действий европейских правительств может стать полный отказ от ВС или сохранение чисто символических сил для выполнения церемониальных функций (типа "армии" Люксембурга).

Подобный шаг возможен для ряда малых европейских стран. Т.е., на самом деле, произойдет переход количества в качество. Настоящее повышение эффективности ВС возможно лишь в том случае, если качество не противопоставляется количеству, а соединяется с ним. Именно так происходит в наиболее передовых в военном отношении странах Азии.

Например, Израиль, очень активно заимствуя принципы высокотехнологичной и сетецентрической войн, отнюдь не отказывается от массовости. Можно сказать, что Израиль противопоставляет «эффект массы» «эффекту линкора». Особенно ярко это проявляется на примере бронетехники.

Хотя в Израиле построено более 1,5 тыс. танков «Меркава» четырех модификаций, которые часто считаются лучшими танками в мире (особенно с точки зрения защищенности), на вооружении сохраняются 2 тыс. старых танков, включая почти 400 советских Т-55 и Т-62, захваченных еще в 1967 г., а также более 200 английских «Центурионов» 50-х гг.

Точно также остаются в строю несколько тысяч старых БТР, включая трофейные БТР-152 и даже БТР-40. Числятся на вооружении даже единичные экземпляры советских гаубиц Д-30 и РСЗО БМ-24.

В еще большей степени это касается Китая. Военное строительство в КНР сегодня производит впечатление (по крайней мере, со стороны), что китайское руководство смогло достичь в этом отношении идеала. Здесь нет ничего, напоминающего "эффект линкора", более того, налицо "эффект массы" в варианте, усовершенствованном, по сравнению с израильским: замена старой техники на новую идет практически по принципу "один к одному".

Более того, наряду с массовым производством новой техники сохранено и производство старой (например, истребителя J-7). Сейчас она идет на экспорт в развивающиеся страны, где имеет большой успех благодаря простоте и дешевизне. При этом вполне вероятно, что в случае большой войны она начнет поставляться в части самой НОАК, развертываемые по мобилизации.

Таким образом, "эффект массы" будет доведен до абсолюта. Скорее всего, списываемая старая техника не утилизируется, а складируется (как минимум, в качестве источника запчастей). С другой стороны, полностью заимствуются американские принципы ведения сетецентрической войны. В Китае они проходят под термином "информатизация", в то время, как развитие классических ВС – под термином "механизация".Целью китайского военного строительства является соединение механизации и информатизации.

С определенным отставанием за Китаем следует Индия, также пытающаяся выйти на новый качественный уровень при почти неизменном количестве. Ослабление или даже обнуление военной мощи европейских стран на фоне укрепления таковой в Азии и, возможно, в ряде стран Северной Африки рано или поздно создаст совершенно новую геополитическую ситуацию, которая также создаст новое, пока еще никому не известное качество.